А Лабан? Самовлюбленный Нарцисс, вечно жаждущий внимания и одобрения. Из тех, кто причиняет женщинам неисчислимые страдания. Будет домогаться, завлекать, а когда цель достигнута, повернется спиной. Сделает первого ребенка в двадцать три и исчезнет задолго до рождения. Второй ребенок – в тридцать один, от другой женщины, очень красивой и совершенно слепой, не имеющей ни малейшего представления, с кем имеет дело. Еще и третий ребенок, уже в сорок четыре, с дурочкой номер три. На этот раз будет уверен, что все серьезно, вроде бы остепенился. Но где там… На пороге старости, в пятьдесят или пятьдесят пять, появится начинающая художница, студентка, хрупкое, похожее на ангела трогательное существо. Ее будет сводить с ума седеющий конский хвост и отточенный горький сарказм по отношению к молодым художникам, обошедшим его во всех смыслах – и свежестью замыслов, и в глазах критики, и, что самое главное, в плане финансов. И этот ангелочек родит ему четвертую дочь, обреченную расти без отцовской опеки, в нищете и с раз и навсегда разочарованной матерью с поджатыми губами.

Так бы оно и было. Дорога ясная и прямая.

Но вот пожалуйста: всемирный потоп. Нежданно-негаданно. Землетрясение, оползень, цунами. Калейдоскоп встряхнули, и картинка изменилась. Появился новый, никем не предусмотренный узор.

Нога. Она отрезала ему ногу.

Безногий Лабан. Лабан с безобразной культей вместо ноги. Вряд ли он будет таким же самоуверенным. Боли, опять боли, операция. Скорее всего, не одна. А потом недели, если не месяцы восстановления, прежде чем он получит протез. Несколько месяцев, чтобы поразмышлять о жизни.

Она нагнулась и положила ладони на его щеки. Мягкая, пушистая бородка. Можно постричь, волосок за волоском, и собрать в превосходную кисть.

И продолжила дыхание рот в рот, поглядывая на зеленовато-фиолетовые закрытые веки. Необычная цветовая гамма… надо бы запомнить, ничего похожего в жизни не видела. Но как они близки сейчас… ближе и быть не может. Крайняя степень близости. Не смогла подавить желание и на какое-то мгновение легла на него, живот к животу, грудь к груди. И тут же оправдалась мысленно: ему нужно тепло.

Приподнялась, осторожно приложила ухо к его груди. Ничего… нет, как это ничего?

Пу-пуфф. Опять ничего… потом еще раз: пу-пуфф… Сердце кое-как, еле-еле, но все же продолжает биться.

Рот в рот… Шесть раз. Передышка. Еще шесть.

И… показалось? Нет, не показалось – стало теплее. В этом тонком, то и дело исчезающем просвете, там, где соприкасаются их тела, ее и Лабана, стало теплее. Живот к животу, грудь к груди. Лабан и Лена. На этом райском лугу, в Норрланде, во всем мире остались только они одни.

Лабан и Лена.

Свет так и не дали. Кассовый аппарат, само собой, не работает. Немногочисленным покупателям, которым пришло в голову забрести в их магазинчик, Марина выписывает чеки от руки. Удивительно, что их сюда погнало в такую погоду? Бродят между полками в полумраке, что-то высматривают, что-то покупают.

– Говорили, что под Буденом вроде бы прошла сильная гроза. Молния ударила. Вырубило крупную подстанцию или что-то в этом роде. А потом как в Нью-Йорке – цепная реакция. Перегрузка.

София Пеллебру вслушивалась в медлительный, певучий, типичный люлео-диалект. Никто особого беспокойства не проявляет.

– Зимой-то еще хуже было. Минус двадцать, а дома с электроотоплением… вот беда так беда. Вы тогда, видать, миллионерами стали на разных свечах, – улыбнулся покупатель и вышел на улицу.

София нервно ходила из угла в угол маленького бутика. Снимала с полки какие-то безделушки, вытирала пыль, переставляла на другое место, повыгоднее. Карлос наверняка бы одобрил. Вышла на порог и посмотрела на полупустую пешеходную улицу.

Все тот же занудный, бесконечный дождь… Никто никуда не торопится, тащат свои пакеты и сумки с озабоченными, но вполне спокойными физиономиями.

Внезапно завыла сирена.

– Что это? – Марина удивленно подняла брови.

– Понятия не имею.

– Пожарные… Наверняка пожарные. Кому еще тут выть.

Внезапно все стихло, но почти сразу же вой возобновился.

– Включи радио, – попросила София, не отходя от двери.

– Это еще зачем?

– Может, скажут что-то.

– Какое радио? Света же нет.

– Да, в самом деле. Глупо с моей стороны.

София вглядывалась в прохожих. Никого, кажется, сирена не беспокоит. Воет и воет, мало ли что.

– А в мобильнике? У тебя нет радио в мобильнике?

– К сожалению.

– Наверное, ты права. Пожарная тревога.

– Наверное. Хотя странно, что может загореться в такой сырости? Или учебная тревога?

– Да… скорее всего.

Они помолчали. София никак не могла унять внутреннюю дрожь. Что-то надо предпринять… но что? И зачем? Непонятно… Нет. Лучше всего ничего не предпринимать. В девяти случаях из десяти – самое верное решение. Если учебная тревога, то вой скоро прекратится.

Так оно и вышло: через несколько минут сирена смолкла. Женщины переглянулись. Марина пожала плечами и потыкала пальцем выключатель кассового аппарата.

– Можно подумать, мы не хотим ничего продавать и нарочно не включаем кассу. Как у тебя с математикой?

– Возьми калькулятор.

– Да… калькулятор. Но как считать НДС?[22] Иначе потом не разобраться.

– Думаешь, Карлоса это заботит? Вряд ли.

– Что с тобой? Конечно, заботит! Почему ты так говоришь?

– А, не обращай внимания. Шестое чувство.

– Нет-нет, скажи, что ты имела в виду? Неужели ты считаешь, что Карлос…

– Я же говорю – ерунда.

И неожиданно вновь завыли сирены. Софии показалось, что на этот раз еще громче, будто приблизились.

Б-ё-ё-ё-ё-ё-ё… Б-ё-ё-ё-ё-ё…

Невольно поежилась – стало не по себе. Наверное, те, кто создавал и режиссировал звук сирен, на то и рассчитывали, чтобы люди ощутили тревогу. Ей представилась армада бомбардировщиков. Она видела в каком-то фильме: в строгом строю приближаются десятки напичканных смертельным грузом тяжелых самолетов, а люди на земле задирают головы – уж не парад ли? Сверху эти несчастные наверняка выглядят как маленькие белые кегли в кегельбане. Прицелься и кидай.

– А здесь есть бомбоубежище?

Марина пожала плечами:

– Понятия не имею. Здесь, в этом доме?

– Забудь… сама не знаю, почему спросила.

– Подвал точно есть. Надо запереть магазин… ты это имела в виду?