Нервы ни к черту.

Потрогал свои разбитые губы. Ничего утешительного: передние зубы сместились внутрь, как у грызунов. Из десен продолжает сочиться кровь, а сплюнуть больно, потому приходится то и дело закидывать голову и глотать соленую слизь. Зачем она это сделала? Зачем она его ударила? Кому это было нужно? Она ведь уже расплатилась, все встало на свои места. Не набросься она на него с камнем, все бы кончилось миром. В конце концов, он же ей жизнь спас, если б не он, уже рыб бы кормила. Могла бы хоть спасибо сказать. Пойми их, женщин… обязательно надо перечить. Обязательно все сделать наоборот. Женская душа… говорят, чужая душа – потемки. Так и есть, а уж женская-то – вообще глаз выколи.

Разболелась голова. Раздобыть бы таблетку альведона[20], о выпивке и мечтать не приходится, когда такое творится. Может, у нее найдется что-то?

Но нет, никаких таблеток. И тем более фляжки с аквавитом. В кармане дождевика только сломанный телефон и мокрый носовой платок. В джинсах – небольшой красный бумажник. Пластиковые банковские карты, права и довольно много налички. Барни пересчитал деньги и окончательно растерялся. Две тысячи! Могла же заплатить, и никаких проблем. И не случилась бы вся эта дурость. Но женщины, ясное дело, устроены по-другому. Переложил деньги в карман, оставил пару сотен в бумажнике – он же не вор какой-нибудь, взял за украденный мобильник. Телефон, конечно, стоил больше, но все же не новый. Все по справедливости.

Альведона не нашел. С трудом засунул бумажник назад в карман – оказалось куда труднее, чем вытащить, – и задумался. Проглотил в очередной раз кровавую слюну и попытался сосредоточиться.

Что ж… даже если заблудился, почти всегда выходишь на дорогу. Всегда можно найти правильное направление.

Подумал о матери. Вспомнил ее халупу под Арьеплугом. Саамский алкоголизм в худшем виде. Вечно чем-то занята, то заготавливала дрова, то выделывала кожу, а смысл один – жить как можно дешевле, так, чтобы пенсии хватило на выпивку. И бесконечные собутыльники – слетались, как вороны, едва бутылка появлялась на столе. Помнит ее йойки, и ведь неплохо получалось, пока промилле со свистом не проскакивали приемлемый уровень. Поначалу всегда была весела, общительна, обнималась и говорила ласковые слова – и вдруг в один момент настроение круто менялось и мать превращалась в рычащее чудовище, вечно хватающееся за нож. Барни навещал ее в прошлом году – постоял, зажав нос в насквозь провонявшей мочой и перегаром хибаре, посмотрел на мать – она валялась на койке голая, даже одеялом не укрылась. И будить не стал – повернулся и пошел прочь. Ни один из ее приятелей ухом не повел – все в отключке.

У Барни внезапно и сильно закружилась голова и как-то странно ослабли ноги. Должно быть, крови наглотался. Представил, как кровь сворачивается в желудке. Наверняка капли тянутся друг к другу, как ртуть, а потом сворачиваются в черный, клейкий, раздувшийся мешок.

Hivds. До свиданья.

Взял женщину за ноги и потащил к воде. Гораздо легче, чем представлялось. Отвернувшись, чтобы не видеть, как прыгает по камням затылок, напрягся и попытался столкнуть тело в мутный бурлящий поток, но ничего не вышло – слишком мелко. Пришлось зайти в воду чуть не по колено, в сапоги тут же набралась вода. Ругнулся про себя, но что поделаешь, другого выхода нет. И на тебе – тело запуталось в залитых водой прибрежных кустах, а там уже довольно глубоко. Барни повезло, удалось отломить длинный сук от поваленного дерева, и он не с первой попытки, но все же высвободил труп. Почему-то одна рука торчала вверх. Будто плыть куда собралась. Сейчас поплывешь… У него уже силы на исходе. Пусть река доделывает свое. И вообще – никто не виноват. Все сделала река. Разбитый череп, рваный дождевик – мало ли что может случиться. Такая силища…

Он проследил взглядом, как желтое пятно все быстрее и быстрее приближается к разрушенной дамбе.

И вот – исчезло в водопаде.

На душе было совершенно пусто. Он ничего не чувствовал.

Да… еще камень. Черный диабаз со следами крови на реку не спишешь. Его-то уж точно ни к чему оставлять на берегу. Поднял, взвесил в руке, размахнулся и закинул в воду – далеко, насколько мог. Барни уже не помнил, ощущал ли он когда-либо такую слабость. Всплеска не услышал, все звуки заглушал неумолчный гул взбесившейся реки.

Огляделся – не забыл ли еще чего? Тело, само собой, найдут. Но ясное дело, никто и докапываться не станет… разбитый череп – что ж тут удивительного? Могло бы и руки-ноги переломать в такой неразберихе. Какому дураку придет в голову искать следы спермы? И даже если придет, ничего не найдут, он же стерилен. Спасибо доктору из Умео.

Так… а контактная линза, которую он выбросил? Идиот. Там же могут остаться отпечатки пальцев.

Он встал на колени и начал шарить вокруг, переползая с места на место. Скверно… очень скверно. Полицейские собаки наверняка унюхают. Но с чего бы они стали вообще что-то искать, да еще именно здесь? Если никто не донесет, – с чего бы им искать?

Барни поднял голову и задумчиво посмотрел на женщину на бетонном огрызке дамбы. Пока держится. Непонятно как, но держится. Глядит на него и орет что-то. Слов не слышно, но видно, что орет.

До чего же он тяжелый… тяжелый и бесформенный. Лена нащупала пяткой дно и перехватила Лабана за ледяные руки. Длинные, бледные и вялые, как проросшие в погребе стебли. Будто всосал реку, словно губка. Река пропитала его насквозь. Невозможно определить, где кончается река и где начинается Лабан. А может, он уже утонул? Она рискует жизнью, спасая утопленника? Она волочет его на берег, а река тащит в противоположную сторону, к себе. Реке мало ноги Лабана, ей нужен он весь.

– Помоги…

Молчание. Голова болтается из стороны в сторону, как у тряпичной куклы, лицо почти закрыто длинными слипшимися волосами.

Силы иссякли, надо передохнуть. Лена села прямо на дно. Отвратительное ощущение: ягодицы словно стиснули ледяными клещами. Да она вся чудовищно замерзла, ее бил озноб. По-прежнему сеял мелкий дождь. Все вокруг стало похоже на неумело размытую акварель, где краски слились воедино в тускло мерцающий туман.

Наконец-то она доволокла его до берега и, несмотря на смертельную усталость, почувствовала облегчение. Осталось вытащить из воды, это самое трудное…

Вновь образовавшаяся река устроила здесь небольшой полукруглый залив. Лес отступил, открылась поляна, довольно большая, при желании можно назвать лугом. Лена остановилась на минуту передохнуть, подняла голову и вздрогнула: ее вдруг пронзило ощущение небывалой красоты мира. В низкой и мягкой сентябрьской траве, в жемчужном тумане тут и там яркой, солнечной желтизной вспыхивали соцветья кульбабы и золотарника. Туман нисколько не приглушал краски – наоборот. Даже подчеркивал. А вон там, на опушке, кирпично-красный ковер опавших с неправдоподобно огромной рябины листьев. Захотелось взять кисти и передать это волшебство…