пробка выскочила, за ожидаемым щелчком последовал звук, который Грэм поначалу принял за эхо. Но Джек довольно улыбнулся, глядя на вино, и пробормотал:

– Не ветер, уст изменчивых дыханье…[46]

Грэм задумался, пукает ли он когда-нибудь для женщин. Не спросишь же об этом. Не спросишь женщин, потому что невозможно; и не спросишь Джека, потому что уже поздно, потому что для него – и в той части, в которой предназначалась для публики, – шутка отчасти зависела от собственной интимности, оттого что ее не выслушали, а подслушали. В качестве отклика можно было в лучшем случае пробормотать, как и сделал Грэм:

– Будь здоров.

Джек снова улыбнулся; он постепенно приходил в себя.

Еще двадцать минут никто из гостей не приходил, и они втроем сидели в гостиной, которая за это время разбухла до размеров ангара; потом, словно вырвавшись из общей пробки, половина гостей пришли одновременно. Надо было нежно уложить пальто на кровати, достать напитки, представить пришедших друг другу, пока они напряженно ищут глазами пепельницы и то, что может сойти за пепельницы. А через полчаса дело пошло само собой; люди начали относиться к хозяевам как к гостям, наполняя их бокалы и предлагая сходить и принести им еды.

Энн призвала Джека на помощь в деле рассредоточения гостей; Грэм бродил туда-сюда с бутылкой вина в одной руке и стаканом виски в другой; уровень шума поднимался привычным загадочным образом – не от прихода новых людей, а сам собой, по неконтролируемой спирали.

В центре этих звуковых спиралей, разумеется, располагался Джек. Он стоял примерно футах в восьми, увлекая разговором двух самых некрасивых моделей, которых смогла отыскать Энн, – полных девушек, специализировавшихся на рекламе уездного твида и плащей. Но все модели – хамелеоны, и им все равно как-то удавалось выглядеть стройными и светскими. Джек, не прерывая рассказа, поймал взгляд Энн и подмигнул ей. Одна из светских девушек обернулась; Энн кивнула, улыбнулась, но подходить к ним не стала.

Джек курил сигару. «Хочешь игрушку монашки?» – обычно спрашивал он, с усмешкой доставая пачку панетелл. Энн сомневалась, что он уже успел это сказать, хотя он всегда уверял ее, что чем чопорнее девушка, тем свободнее следует разговаривать. Интересно – и уместно, – что он курит сигару. Видимо, он решил, что трюк с сигаретой для этих девушек не подходит, что нужно что-нибудь более властное. Забавно, что с сигарой Джек выглядел так же естественно, как и с сигаретой. Его образ перенастроился без всяких проблем.

Маршрут Энн, подливавшей гостям вино, постепенно вел ее все ближе к Джеку и двум моделям. Приближаясь, она слышала, как он подъезжает к одной из своих любимых острот.

– «…с сигарой не сравнить»[47]. Впрочем, это всего лишь Киплинг. Вам нравится Киплинг? Не знаю, никогда не подвергалась киплингу; понимаю. Впрочем, про сигары и женщин Киплинг в корне ошибался, правда? – (Вопросы всегда были риторическими.) – Тут-то надо обратиться к Фрейду, правда?

Модели посмотрели друг на друга.

– Знаете, что Фрейд об этом сказал?

Они не знали. Имя Фрейда было связано для них с несколькими вещами: со змеями, с тем, что все, в сущности, про секс, и еще с чем-то, о чем им думать не хотелось; кажется, с задницей. Они немного похихикали в предвкушении следующего коронного номера. Джек слегка покачался взад-вперед, засунул большой палец в карман своего кожаного жилета, призывно помахал сигарой и кокетливо затянулся.

– Фрейд сказал… – он сделал еще одну паузу, – «Иногда сигара – это просто сигара».

Модели взвизгнули от удовольствия и облегчения, подняв уровень шума еще выше. Энн подошла к ним, и Джек приветственно погладил ее по попе.

– Привет, красавица! – проорал он, хотя стоял прямо рядом с ней; более того, его рука теперь обнимала ее за плечо.

Энн повернула к нему голову, чтобы обратиться к нему шепотом. Он рукой почувствовал ее движение, краем глаза уловил траекторию ее головы, решил, что ему предлагают поцелуй, и ответил на это радостной горизонтальной атакой. Энн в последний миг успела увернуться от его губ, но пропахшая сигарным дымом борода тем не менее энергично проехалась по ее щеке.

– Джек, – прошептала она, – мне кажется, руку лучше убрать.

Модели ее просьбы не слышали, но заметили, с какой скоростью Джек убрал руку – почти в пародийном пароксизме солдата на параде.

– С Фрейдом вот какая штука…

Энн улыбнулась, давая понять, что удаляется. Джек пускался в одну из своих давно готовых тирад про то, как фрейдовские толкования снов либо очевидны («Женщина идет по Краутштрассе, покупает себе черную шляпу; старый мошенник берет с нее 5000 крон, чтобы доложить ей, что она жаждет смерти мужа»), либо неподтверждаемо фантазийны; про то, что пациенты аналитиков и те, кто психует в одиночестве, излечиваются с одинаковой вероятностью; про то, что с точки зрения науки о понимании людей методы писателя гораздо древнее и разработаннее; про то, что любую попытку прилечь на его кушетку на час-другой с целью предложить ему бесплатный материал для дальнейшей работы он только приветствует; про то, что они могут при этом выбрать любую роль и любую игру себе по нраву; про то, что его любимая игра (здесь плутовское подмигивание) – это игра в карты на раздевание…

Энн долила некоторым гостям вино, взбодрила приунывшую компанию в углу комнаты и огляделась в поисках Грэма. В гостиной она его не нашла и отправилась на кухню. Там какой-то бродяга раскурочивал холодильник. Приглядевшись внимательнее, она поняла, что это всего лишь Бейли, геронтолог, коллега Грэма, который, хотя и был более чем состоятелен, всегда старался выглядеть максимально потрепанным и обычно добивался в этом успеха. Он был в плаще даже в помещении; его длинные волосы выглядели бы белесо, если бы не были грязными.

– Думал поджарить потрошков, – сказал он, бросая в недра холодильника взгляд, который ясно говорил: «Собственность – это кража».

– Чувствуйте себя как дома, – запоздало разрешила Энн. – Грэма не видели?

Бейли лишь покачал головой и продолжил разворачивать полиэтиленовые пакеты.

Наверное, пошел в туалет. Она отвела на это пару минут; потом еще пару – вдруг там очередь. Затем она пошла к его кабинету, тихо постучалась и отворила дверь. В комнате было темно. Она вошла и подождала, пока глаза привыкнут. Нет, здесь он не прячется. Она бросила взгляд в сад, ближняя часть которого была освещена светом из стеклянных дверей гостиной. В дальней же, самой темной части, на альпийской горке сидел Грэм и смотрел в сторону дома.

Она быстро спустилась и задернула шторы в гостиной. Потом вернулась на кухню, где