Услышав эти заверения, Питт скомандовал матросам у брасовдержать по ветру. Подгоняемая бризом «Арабелла» прошла мимо грозных фортов сбаркой алькада на буксире, покуда алькальд, чья любезность возрастала с каждойминутой, пытался вытянуть из капитана Блада сведения, касающиеся груза рабов втрюме. Но Блад отвечал настолько вяло и неопределённо, что дон Иеронимо долженбыл пойти в открытую.

— Возможно, я кажусь вам назойливым, приставая к вам с этимирабами, — сказал он. — Но мне пришло в голову, что, если вы захотите, вамнезачем будет тащить их на Ямайку. Вы найдёте готовый рынок здесь, в Гаване.

— В Гаване? — Блад поднял брови. — Но разве это непротиворечит эдиктам его католического величества?

Алькальд поджал толстые губы.

— Эти эдикты были изданы без учёта наших теперешнихзатруднений. На рудниках была эпидемия оспы, и теперь нам не хватает рабочихрук. Поэтому мы вынуждены обходить закон. Так что если вы хотите продать рабов,сеньор капитан, то этому нет никаких препятствий.

— Понятно, — промолвил Блад без особого энтузиазма.

— К тому же цена будет хорошей, — добавил дон Иеронимо,пытаясь пробудить собеседника от апатии. — Значительно выше обычной.

— Мои рабы тоже необычные.

— Вот именно, — подтвердил Волверстон на ломаном испанскомязыке. — Они дорого вам обойдутся, сеньор алькальд. Хотя я думаю, что вы непостоите за ценой, когда взглянете на них.

— О, если бы я мог, — вздохнул испанец.

— А почему бы и нет? — с готовностью согласился Блад.

«Арабелла» вошла сквозь узкий проход в голубую лагуну,имевшую полных три мили в диаметре. Лотовый[100] у носовых цепей называлсажени, и Бладу пришло в голову, что было бы благоразумней дальше не идти.Повернувшись, он отдал распоряжение Питту бросить якорь там, где они находились,— на достаточном расстоянии от леса мачт и рангоутов кораблей, стоящихнеподалёку от города. Затем он обернулся к алькальду.

— Прошу вас следовать за мной, дон Иеронимо, — сказал Блад,указывая ему на люк.

По короткой узкой лесенке они спустились под палубу, гдетемнота разрезалась солнечным светом, просачивавшимся сквозь орудийные порты ипересекавшимся с лучами, льющимися сверху сквозь решётки. Алькальд окинулвнимательным взглядом мощную батарею и ряды подвесных коек, на которыхразместились люди. Наклонив голову, чтобы не удариться о пиллерс[101], он шёлза своим высоким провожатым; за ним следовал Волверстон. Вскоре Бладостановился и, повернувшись, задал неожиданный вопрос:

— Случалось ли вам встречаться, сеньор, скардиналом-архиепископом доном Игнасио де Ла Фуэнте, примасом Новой Испании?

— Нет, сеньор. Он ещё не посещал Гавану. Но мы ожидаем, чтона днях нам выпадет честь принять его.

— Это может случиться скорее, чем вы думаете.

— А откуда вам известно, сеньор, о поездке архиепископа?

Но Блад, дойдя почти до кормы, не ответил ему.

Они подошли к дверям офицерской кают-компании, которуюохраняли два мушкетёра. Доносившиеся оттуда приглушённые звуки григорианскогонапева[102] озадачили алькальда, особенно когда он смог разобрать слова этойзаунывной молитвы:

Hostem repellas Longius,

Pacemque dones prentius;

Ductore sic te pravio

Victemus omne noxium.[103]

Нахмурившись, алькальд уставился на Блада.

— Por dios![104] Неужели это поют ваши рабы?

— Они как будто находят утешение в молитвах.

В доне Иеронимо пробудилась подозрительность, хотя он и незнал, что именно подозревать. Однако он понял, что здесь явно что-то не так.

— Весьма странная набожность, не так ли? — сказал он.

— Не вижу в ней ничего странного.

По знаку капитана один из мушкетёров отпер дверь, и пениевнезапно прервалось на слове «saeculorum»[105]. Заключительного «Amen»[106] таки не последовало.

Блад церемонно пропустил алькальда вперёд. Горя желаниемразгадать загадку, дон Иеронимо быстро шагнул через порог и внезапно застыл каквкопанный, выпучив расширенные от ужаса глаза.

В просторной, не скудно меблированной каюте, наполненнойзапахом трюмной воды, он увидел двенадцать человек в белых шерстяных одеяниях ичёрных мантиях ордена святого Доминика. Они сидели в два ряда, безмолвные инеподвижные, словно манекены, спрятав руки в широкие рукава и склонив головы,покрытые капюшонами, за исключением одного, стоящего с непокрытой головой завысоким креслом, в котором расположилась весьма примечательная фигура. Это былвысокий красивый мужчина лет сорока, с ног до головы облачённый в пурпур. Алаяшапочка, очевидно, покрывала тонзуру[107], выстриженную в его гладкихкаштановых волосах; на фоне красной сутаны сверкал белоснежный тончайшийворотник; на груди поблёскивал золотой крест. На руках были красные перчатки, ана указательном пальце правой руки красовался епископский сапфир. Спокойное исуровое выражение лица придавало ему величавость и достоинство. Красивые глазанезнакомца устремились на незванных гостей, столь резко и бесцеремонновторгшихся в его обитель, но они не утратили светившегося в них высокомерногоспокойствия. Казалось, ему были недоступны все человеческие страсти в отличиеот стоящего за ним монаха. Это был коренастый краснолицый субъект, явнонеравнодушный к выпивке и освобождённый самой природой от необходимостивыбривать тонзуру — взлохмаченные седые волосы обрамляли загорелую лысуюмакушку. Судя по свирепому взгляду, которым он окинул вошедших, этомублагочестивому брату ничто человеческое было не чуждо. Капитан Блад подтолкнулостолбеневшего алькальда в каюту и последовал за ним со шляпой в руке.