В западной части болота части партизанского отряда удалось просочиться сквозь немецкое оцепление. Однако, когда в 6 часов утра 18 октября остров подвергся огневому налету, в заболоченном районе все еще находилось около 350 партизан, и в ходе дальнейшего боя все они были либо взяты в плен, либо убиты. Прорвавшиеся же натыкались на оцепление тайной полевой полиции. Ей удалось задержать командира первой группы, но, когда партизаны ударили по ней с тылу, он сбежал, а полиция потеряла шесть человек.

Позднее немногочисленные остатки партизанского отряда с низовьев Днепра попали под огонь отсечного заграждения 213-й охранной дивизии севернее Кривого Рога и были убиты. После окончания этой операции ее руководители отрапортовали, что в ходе проведенных мероприятий в тыловом районе группы армий «Юг» было уничтожено 1025 партизан. Об этом, в частности, докладывалось в обобщенной сводке тайной полевой полиции 444-й охранной дивизии за период с 9 по 27 октября 1941 года и ежемесячном отчете старшего директора полевой полиции при той же дивизии № 623/41 от 5 ноября 1941 года (NOKW 1519).

Здесь следует заметить, что столь подробное изложение в отчетных документах проведенной операции явно преследовало попытку наглядно показать процесс создания, организационную структуру партизанских отрядов и способы управления ими со стороны командования Красной армии. В них обращалось внимание на усилия советского армейского руководства по концентрации партизан в тех местах, которые оно считало важными и наиболее приспособленными для создания баз будущей партизанской борьбы. Ведь в описанном выше единичном случае находившаяся на значительном удалении командная инстанция руководила отдельными партизанскими группами, с тем чтобы они объединились в один большой отряд вблизи важных немецких путей снабжения и столь значимого в промышленном отношении по добыче марганцевой руды Никопольского района.

Когда же возникла угроза потери этой операционной базы, советское командование предприняло попытку переместить партизанские группы в новый район сосредоточения, который предоставлял хорошие условия для надежного укрытия и отдыха, а также имел важные перспективы в развертывании столь стратегически необходимой советской стороне партизанской активности.

Отношение Германии к народам Советского Союза во время войны плохо поддается объяснению. Если до войны в представлениях Гитлера и его партийных приверженцев, разделявших насаждавшуюся им идеологию, готовность признать тот факт, что советская система является формой народовластия, вытекающей из всего хода исторического и социального развития Российской империи, просто не просматривалась, то с ее началом обнаружилось их твердое намерение считать русский народ прирожденным безвольным слугой, не имеющим ни экономических, ни образовательных основ для его жизнеустройства в будущем.

И хотя с национал-социалистической точки зрения большевизм и советский режим рассматривались как навязанная народам России сверху тирания, имеющая под собой основу только в «низкопробной», анархо-нигилистской части славянства, для других его представителей, жаждавших обучения и открытых для всего нового, какие, согласно такому мировоззрению, должны были быть, ничего не делалось. Для них никаких настоящих условий для развития не создавалось, а такие устремления не поощрялись.

Тот факт, что советская власть для духовного развития широких слоев народа сделала гораздо больше, чем все ее предшественники, вместе взятые, немецкой стороной из-за ее предвзятого негативного отношения к Советскому государству совершенно не учитывался. Находившийся на стадии духовного развития народ оценивался по устаревшим и изжившим себя психологическим характеристикам, а сам он считался политически непритязательным. При этом его духовные потребности игнорировались. Такой подход хорошо просматривается в приказе начальника штаба Верховного командования вермахта № 002060/41 от 16 сентября 1941 года относительно коммунистического повстанческого движения на оккупированных территориях (NOKW 258, см. приложение № 2).

Вытекавшая из такой оценки политическая позиция для восточных областей оказалась совершенно неприемлемой еще до того, как серьезное поражение вермахта поколебало веру в несокрушимость германской мощи. Отчетливо проявившиеся империалистические цели войны со стороны Германии и запрет любой политической деятельности на оккупированных территориях, о чем докладывал начальник германской полиции безопасности и СД в отчете № 142 IV A 1–1 В/41 от 5 декабря 1941 года (NO 4787), логично вытекали из политических установок, недвусмысленно высказанных Розенбергом 20 июня 1941 года в тесном кругу своих сотрудников относительно восточного вопроса: «…Нам предстоит не „крестовый поход“ против большевизма только ради того, чтобы спасти от большевизма „несчастных русских“, а поход во имя осуществления германской мировой политики и обеспечения безопасности Германского рейха» (ND, т. 26, PS 1058).

Тем самым он выразил общие и узаконенные взгляды германского национал-социалистического руководства. Однако уже вскоре выяснилось, что широкие армейские слои, находившиеся в тех местах, где планы этого руководства должны были воплотиться в жесткие поступки, имели совсем иные представления о «немецкой миссии». В результате в установках в отношении советского народа и его национального будущего возникла определенная раздвоенность, нарушившая единство между душой, сердцем и политическим благоразумием, на что указывает, в частности, приказ одной из армий группы армий «Юг».

Приказ возник на основании впечатлений от служебной поездки в войска командующего 17-й армией генерала пехоты фон Штюльпнагеля. В ходе бесед с солдатами и офицерами у него создалось однозначное впечатление, что они не имеют ясного представления о задачах немецких войск на оккупированных территориях. Соответственно у них отсутствовал и требуемый настрой. Поэтому в этом приказе обращалось внимание на то, что война с Советским Союзом требует иного ведения боевых действий, чем это имело место в предыдущих военных кампаниях. С присущим тому времени языковым своеобразием в нем говорилось:

«…Этим летом нам все яснее становится, что здесь, на Востоке, происходит борьба между двумя внутренне непримиримыми мировоззрениями – немецким понятием о чести и осознанием принадлежности к германской расе, присущими выработанной многими столетиями солдатской хватке, с одной стороны, и азиатским образом мышления с его разжигаемыми кучкой интеллигентов, в основном еврейской национальности, примитивными инстинктами – с другой. К таким инстинктам относятся: страх перед кнутом, пренебрежительное отношение к нравственным ценностям, нивелировка вниз и отвержение собственной бесценной жизни. Сегодня сильнее, чем когда-либо, нами движет мысль о том, что мы находимся на стыке двух эпох, где на немецкую нацию вследствие ее расового превосходства и имеющихся достижений возложена миссия возглавить Европу. Мы ясно осознаем наше призвание – спасти европейскую культуру от нашествия азиатских варваров. Теперь мы знаем, что сражаемся со свирепым и упорным врагом. И эта борьба может закончиться только уничтожением одного из противников. Компромиссы здесь невозможны».