Понсе, что операция пойдет ей на пользу, надо удалить «аппендикс», хотя с аппендиксом Петы Понсе все было в порядке. Они не стали ничего объяснять ни Пете Понсе, ни ее родителям; врачи не дали им возможности выбрать. Для родителей слова врачей прозвучали как откровение, исходившее из уст самого Господа. Все в Кабо-Рохо верили врачам. Жители деревни не знали, что эти врачи часто выставляли стерилизацию как процедуру, необходимую для здоровья девушек. Крестьяне Кабо-Рохо не понимали, говорил мне Сальвадор, что для Соединенных Штатов Пуэрто-Рико – источник дешевой рабочей силы, безналоговый и очень прибыльный бизнес, а также испытательная площадка для контроля над рождаемостью. Даже противозачаточные таблетки испытывали именно здесь. Все были заодно, все брали взятки. Врачам платило правительство Пуэрто-Рико, которому, в свою очередь, расходы возмещали Соединенные Штаты. Церковь получала свою плату за молчание, и колонизация женского лона десятилетиями шла полным ходом.

Сальвадор рассказывал, что почти никто ничего не знал. Врачи приезжали в селения, где жили фермеры, крестьяне, беднота; кое-кого они лечили – а женщин стерилизовали. Никто не задавал вопросов. Но когда врачи уезжали, в деревнях повисала грустная тишина.

Тогда-то, рассказывал мне Сальвадор, Пета Понсе и поняла: чтобы противостоять этому, она должна научиться говорить с мертвецами.

Пета Понсе покинула Кабо-Рохо. Она пешком ходила из деревни в деревню, ночуя по церквям, салонам красоты, рынкам, хижинам, в руслах пересохших рек, на полях – везде, где espiritistas, santeros[124], блаженные и мистики того или иного селения желали видеть ее, говорить с ней, передать ей свои знания о мертвых. Она бродила по острову, собирая обломки и обрывки устных преданий, суеверий, chisme[125] – всего, что имело отношение к нашим корням: к корням таино[126], африканским корням, к католическому мистицизму, от espiritismo до Меса Бланка, до Пало Монте, до Регла Лукуми[127]. Пета Понсе вбирала в себя все. И старейшины-посвященные видели, что ей всегда сопутствует свет.

Как-то ночью в Гуаяме, в деревне Лос Брухос, Пету Понсе, в ее старых пропотевших одеждах, вонявших ромом и рисом, отвели на берег реки. Там, на мелководье, в неистовых волнах произошло посвящение Петы Понсе в espiritista; сделали это старшие посвященные, которым, говорил Сальвадор, духи нашептали, что у этой молодой женщины врожденный дар заставлять людей видеть «Ты» там, где другие видят лишь «Оно». Пета Понсе знала пальмы, растения, холмы, грибы, coquís, кладбища, зной, реки, ущелья, скалы, игуан, змей и обширные грязи, кошек, рыскавших ночами в Эль Морро, – весь остров говорил с ней на языке, в котором реальность и фантазии, явь и сны менялись местами. И Пета Понсе тоже откуда-то знала все, как дети знают своих родителей, но не могут вспомнить, кто же сказал им: это ваши родители.

Как-то ночью на пустынном берегу реки, рассказывал мне Саль, во время церемонии посвящения послышался пронзительный крик. Тихий и медленный вначале, он словно исходил прямо из пузырящегося ила, становясь все громче и яростнее. Полный ненависти, он изливался в словах, которых не знают человеческие существа. Эти вопли звучали бы осмысленно только в каких-то иных сферах. Кричавшую силой удерживали на покрытой илом земле три человека. Три espiritistas не могли успокоить ее. До тех пор, пока не пришла Пета Понсе. Она приказала espiritistas отпустить кричавшую. Подняв глаза на Пету Понсе, измазанная илом женщина затихла, словно одна только Пета Понсе могла понимать ее язык. Глаза женщины начали мало-помалу фокусироваться, словно она возвращалась откуда-то издалека и заново открывала для себя этот мир. Женщина, дрожа, схватилась за оборванное платье Петы Понсе, умоляя не бросать ее умирать. И Пета Понсе, рассказывал Сальвадор, прошептала той женщине, что мертвые помогут ей по-новому истолковать значения и смыслы ее скорбей.

Пета Понсе, подобно врачам, переходила от селения к селению. Ее монструозная внешность пугала мужчин, но женщины тянулись к ней, как тянутся к магниту железные опилки. Женщины, которые молились всем богам своих матерей. Женщины, которые молились всем святым, унаследованным от бабок. Женщины, которые молились всю свою жизнь, но не обрели умиротворения, – эти женщины хотели видеть Пету Понсе. Она улавливала их чувства: сожаление, стыд, бессилие перед жестокостью – и придавала новое значение их страшным переживаниям. Пета Понсе умела складывать и переворачивать их опыт до тех пор, пока они не начинали видеть произошедшее в совершенно ином свете. Слова, которые описывали их страшные переживания, обретали новые значения. Духи и только духи ссужали Пету Понсе силой сплетать, сворачивать, перекручивать эмоции, наводить на них рябь так, чтобы душа смогла найти путь к счастью.

Пета Понсе считала, что существует некое невидимое основание, скрытая от взглядов плоскость, на которой покоится материальное. Материальный мир принадлежит не только нам; мы делим его с мертвыми. Мертвые всегда вокруг нас, они одним махом перемещаются из материального мира в мир духов. Не злой умысел приводит их сюда; они ищут возможности справедливо разделить этот мир с живыми. Мертвые бесконечно печалятся, что утратили плоть и кровь, но они так же бесконечно благодарны за то, что продолжают существовать в ином состоянии. Пета Понсе верила, что существует один лишь уровень, недоступный для мертвых: тот, где обитает Бог. Мертвые не видят лика Господня, потому что Бог не квартирует с мертвецами. Мертвые остаются здесь, на земле, они бродят по планете, живут с нами. Мертвые здесь для того, чтобы направлять нас, помочь нам понять, что все сводится лишь к тому, с какой точки зрения посмотреть. И когда настанет твой черед покинуть материальный мир, мертвые помогут тебе освоиться с новой формой твоего бытия. Так же, как люди ждут тебя, когда ты должен родиться, учила Пета Понсе, люди будут ждать тебя и за порогом жизни.

Позже Пета Понсе основала школу, собственный маленький дом, La Casa de Ejercicios Espirituales de la Encarnación[128]. Туда стекались сломленные женщины; иные оставались, иные уходили, но истории их были одинаковы. Женщины, которым лгали, которых насиловали, которых обманом или принуждением склонили к la operación. Женщины, которым пришлось потерять детей, чтобы сохранить работу, женщины, над которыми издевались, которых как только ни били; и все они нуждались в Пете Понсе, чтобы наполнить свои печали новым, иным значением.

Скоро о Пете Понсе прослышали на Большой земле. Там тоже делали la operación – в Южном Бронксе, Нижнем Ист-Сайде, Бушуике, Испанском Гарлеме, Чикаго, Филадельфии, Нью-Джерси, Лос-Анджелесе, Хартфорде, Бостоне: трудилась ли женщина на каком-нибудь потогонном заводе, у кассы или ходила со шваброй по офису, – всюду боссы желали, чтобы женщины приносили им деньги, а не детей. Соединенные Штаты вообще не хотели, чтобы пуэрториканки рожали. Контроль над рождаемостью обернулся контролем над численностью населения. Выбор делали не женщины, а государство. Малоимущие женщины детородного возраста