Я полетел в Англию, снял себе квартиру в Кенсингтоне и, не теряя времени, отправился в офис Алана Паркера на Грейт-Мальборо-стрит в районе Сохо. Передо мной предстал мрачный работный дом, будто сошедший со страниц романов Чарльза Диккенса. Огромные окна выходили на замызганный двор, который часто заливал дождь. Паркер оказался бесстрастным человеком, прекрасно соответствующим солнцу, которое редко показывало свой лик в эту суровую зиму профсоюзных забастовок и всеобщего недовольства. Паркер, выросший в условиях британской классовой системы, презирал высшее общество и в то же время жаждал удостоиться его похвалы. На его взгляд, американцы были шумными, вульгарными и чересчур эмоциональными. Я предполагаю, что за время наших кратких бесед у него сразу же выработалась антипатия к моему росту за 180 см, моим длинным волосам, моей широкой улыбке и моему вьетнамскому прошлому. Я полагаю, что в отношениях с людьми в такой эгоцентричной сфере, как киноиндустрия, низкий рост вам только поможет (если только вы не актер). Люди, которые придают значение росту, инстинктивно предполагают, что высокие люди имеют преимущество над ними. Мне также кажется, что я раздражал его еще и тем, что свободно говорил на французском. Это всего лишь мой инстинкт, но я нахожу, что британцы воспринимают французов как «de trop» (чрезмерно) эмоциональных и упиваются своим умением держать чувства под контролем.

В любом случае, с самого начала было понятно, что я там исключительно для работы. Я приходил в офис рано утром, потом час на то, чтобы перекусить сэндвичем на Вардур-стрит, а затем снова за пишущей машинкой до 20–21 часа. Иногда я уходил пораньше, чтобы успеть в театр, под пристальным взглядом Паркера, находившегося за стеклянными перегородками своего офиса. Мне причиталось королевское вознаграждение в $30 тысяч ($50 тысяч, если фильм будет снят). Вишенкой на торте были суточные $100 наличными — кругленькая сумма в недорогом Лондоне того времени. Впервые деньги жгли карман, и я спускал их, как умел — на одежду, обеды, театр, вечеринки, ужины с красивыми женщинами тогда, когда у меня было на это время (а время я находил). И, наконец, на любовницу-британку, которой нравился секс.

Тогда я не осознавал этого, но сейчас мне кажется, что Паркер хотел угодить Губеру, желавшему привлечь к работе американского сценариста, получить от меня за полтора месяца первую редакцию сценария, а затем избавиться от меня. Сам Алан или еще какой-то британец могли бы закончить работу над текстом, и тогда бы вся постановка была чисто британской — именно этого они и добивались. Единственным препятствием на пути к этому оказался оригинальный материал, который был, по сути, американским. Билли Хэйс был с Лонг-Айленда, а я оставался тем, кем был.

Этой холодной зимой, в депрессивной предтэтчеровской Англии я работал в одиночку, воодушевленный сценарием. Я написал первый вариант сценария, который меня удовлетворил, за пять недель. Я отдал его «профессору» Паркеру в пятницу, а затем, воспользовавшись счастливыми часами в пабе, наклюкался крепким «особым импортным» пивом. Я сделал все, что мог, но если бы я знал, насколько шатко мое положение, то был бы глубоко расстроен. Я рад, что ничего не знал. К тому же суровый йоркширец Алан Маршалл, долгое время работавший с Аланом как продюсер рекламных роликов, несколько раз разговаривал со мной по-человечески. Он олицетворял более душевную сторону рабочего класса, чем его режиссер. Да и давний секретарь Алана, хорошо его знавший, иногда делился со мной полезной информацией, обнадеживая меня. Впрочем, все они ходили на цыпочках вокруг своего босса.

В понедельник утром я явился в ожидании нагоняя. Паркер встретил меня чуть ли не на пороге, и, глядя мне прямо в глаза (редкий случай), сказал: «Получилось хорошо». Что в его устах означало: «Это работает». И Паттнэм, и Маршалл были с ним полностью согласны, удивленные тем, что я справился. При более активном участии Паркера я потратил еще три-четыре недели на правки, так что сценарий разросся до 140 страниц. Паркер сиял от гордости и сказал мне что-то типа: «Вы сделали свою работу, дали нам сценарий, под который мы сможем получить финансирование. Все готово».

В выходные Алан пригласил меня на обед к себе домой, за город. Большой дом, жена, дети, собаки — мир его грез. Он был обходителен со мной и казался счастливым. В следующий раз мы увидимся через несколько недель, в Лос-Анджелесе, в ожидании получения «зеленого света» на съемки от Columbia. Он попросил меня внести за две недели еще серию правок, после которых сценарий сократился до удобоваримых 110 страниц. Бюджет был ограничен, примерно $2,3 млн — минимальная сумма, выделенная Columbia на съемки какого-либо фильма в том году. Определенно, это была ставка на «темную лошадку», но на нашей стороне был недавно назначенный азартный глава студии Дэнни Мельник. Выделенные средства позволили нам получить разрешение на съемки на Мальте. Загвоздка заключалась в том, что тщательно проработанные финальные сцены, изначально включавшие погоню на море и на суше до границы с Грецией, должны были быть выброшены и заменены на менее интересный эпизод, где Билли, защищаясь, практически случайно убивает злобного тюремного охранника, чморившего Хэйса с самого начала. Хэйс затем переодевается в форму охранника и выходит на улицу в Стамбуле свободным человеком. В реальности Хэйс никогда никого не убивал, но вставка такой сцены должна была придать развязке ощущение «киношного возмездия». Лично я предпочитал оригинальную концовку, где никакого убийства не было, но уступил давлению и переделал финал. Если бы я не переписал концовку, то Паркер сделал бы это сам. Губер горел энтузиазмом, а «у этого парня Паркера верный глаз» — такую мантру повторял весь Голливуд. Все сложилось, и «Полуночный экспресс» несся вперед!

Меня не пригласили поехать на съемки в Мальту, равно как и на блистательную международную премьеру фильма в Каннах в следующем году. Паркер хотел быть в центре внимания, и он получил его сполна. Ему предлагали новые крупные проекты. Сценарист должен заранее взращивать в себе отстраненность, что крайне сложно, когда задействованы сильные эмоции. Я быстро погрузился с головой в другой проект, который мне предложили сразу же после завершения работы над «Полуночным экспрессом». Считалось, что фильм и сценарий получились отличными. Я стал востребованным «золотым мальчиком» или, как говорят в Лас-Вегасе, был на пути в «дамки». Для человека, росшего единственным ребенком в семье, неуверенным в себе и постоянно сомневающимся в близких, было просто необходимо полностью измениться и заявить о себе, чтобы противостоять токсичности постоянных отказов.

Предложение написать «Рожденный четвертого июля» Мартин Брегман озвучил сразу же после моего возвращения в Нью-Йорк. Хотя он так и не спродюсировал «Взвод», Брегман чуял нутром, что «Рожденный четвертого июля» отлично подходит Пачино, и он знал, что именно я должен взяться за сценарий. Марти прекрасно умел продавать идеи. Это был еврейский парень 1930-х из Бронкса. Он с трудом передвигался на ослабленных полиомиелитом ногах в специальных скобах и орудовал своей тростью, будто бы это было орудие войны. Бросалась в глаза его очевидная сила, которую лишь дополняли нью-йоркский акцент и читавшаяся в нем скрытая угроза: «Не вздумай переступить через меня, мальчишка, или я за себя не отвечаю». Смуглый и симпатичный, внешне он напоминал гангстера Багси Сигела. В целом Брегман был впечатляющей личностью, которую невозможно забыть. Он стал важной фигурой в моей жизни, и в хорошем, и в плохом смысле. В тот момент я был его «парнем». Он считал, что открыл меня через «Взвод» и что «Рожденный» позволит испытать меня на прочность.