Во время захода моего лайнера на посадку Голливуд (считай — Лос-Анджелес) при первом же взгляде на него показался мне плоским, бесформенным и уродливым. Дымка загрязненного воздуха даже при резком свете дня не скрашивала впечатление. Обшарпанные магистрали и заурядный архитектурный облик районов с доступным жильем напоминали не рай, а скорее Флашинг[60] в Куинсе. Однако море, горы и климат делали это место особенным. Лос-Анджелес был так далеко расположен от всего: Восточного побережья, Европы, Азии. Здесь ты не чувствовал осязаемой связи с другими культурами и даже со своим прошлым «я». Сюда все приезжали в надежде на перерождение.

При более тесном знакомстве Лос-Анджелес предстал передо мной уже в образе 70-летней проститутки. Ее чресла поглотили бесчисленное множество похороненных в архивах сценариев, давно забытых и растраченных на пустые фантазии жизней писателей, актеров, режиссеров и продюсеров, убитых отказами, доведенных отчаянием до самоубийства или низведенных до прозябания в роли живых мертвецов в маленьких квартирках. Иногда это означало 30–50 лет постепенно угасающих надежд и, при этом, ни одного проданного за эти десятилетия киносценария, литературного сценария или даже сценарной заявки. И все же они продолжают отвечать всем, кто поинтересуется: «Работаю над сценарием». У меня была возможность познакомиться с парочкой этих несчастных душ, не познавших успеха. Каждый из них был уверен, что еще чуть-чуть, и будет результат. Желающих многократно зарываться лицом между ляжек старушки было много. Ведь она всегда была доступна, такая открытая и такая щедрая. Она могла вместить хоть тысячу змеящихся языков, рвущихся к цели. Возможно, у горгоны лицо 70-летней статистки, но вы никогда не вглядывались в него: просто закрывали глаза и высасывали сок этого калифорнийского апельсина.

В компании Rent-a-Wreck[61] примерно за $150 в месяц я арендовал довольно надежный белый Oldsmobile 1968 года. Я заселился в Монтесито в Восточном Голливуде. Этот 10-этажный отель был построен еще в 1930-е годы. Здесь за $350–500 в месяц проживало много актеров, некоторые из них были довольно стары. Мне хватало денег на первый месяц, а потом я мог перейти на еженедельную оплату еще в течение шести недель. Мне предоставили чистые апартаменты с высокими потолками и простой прочной мебелью. Я спокойно мог писать здесь, глядя на уходящий на юг к автострадам Голливудский бульвар — символический образ свободы. Это были 1970-е. По ночам на дикие улицы Лос-Анджелеса в поисках в основном чернокожих преступников выдвигались недавно сформированные отряды полицейского спецназа SWAT со своими бесчисленными вертолетами, прожекторами и громкоговорителями. Где-то на холмах вскоре начнут промышлять двое белых маньяков, которых так и потом и назовут — Душители с холмов. Выдавая себя за полицейских, они будут сажать девушек в автомобиль, долго истязать их в своем гараже и, наконец, демонстративно оставлять обнаженные изувеченные тела задушенных жертв посреди заброшенных голливудских холмов.

Когда у меня стало туго с деньгами, я наконец-то сделал то, чего всегда страшился: начал работать официантом. Это был вполне реализуемый план — найти работу в ночную смену, тогда я мог бы писать днем. Зарабатывая $1000–1500 в месяц, я смог бы продержаться столько, сколько потребуется. Я уже вымаливал у самого себя еще год-два на писательство. А что дальше? Испытывать животный страх, ощущая себя еще одним стареющим официантом с улыбкой умудренного жизнью человека, которых так часто можно увидеть в ресторанах. Кем они были в 30 лет? О чем они мечтали, к чему стремились? А в 40… 50 лет? Что происходит с нашими мечтами: они вымораживаются, погибают или просто разъедаются временем? Или мы пожимаем плечами, забываем и смиряемся с этим? Такова жизнь. И с каждым годом она будет становиться лучше. А если ты еще делаешь свое дело с любовью, то люди заметят это и будут ценить тебя еще больше. Когда работаешь, то нет возможности сорить деньгами или напиваться. И мне нравится ночное время, мне нравятся люди, как и моей матери. Может быть, это мое естественное призвание. Я определенно не был создан для отцовского мира бизнеса.

Однако все сложилось иначе. Лос-Анджелес проявил поразительную щедрость ко мне. Новичкам же везет в казино. Незабываемый момент. Я прожил в городе две недели. Звонок телефона в моих гостиничных апартаментах в стиле 1930-х. День. Я писал. Звонил Рон Мардигиан, мой добросовестный новый агент из агентства William Morris. Он представлял мои интересы благодаря настоятельной рекомендации, которую Роберт Болт дал Стэнли Камену, самому влиятельному агенту Голливуда того времени. William Morris, где он работал, в последние годы приобрело славу всесильного агентства талантов. Рон был деловым прямолинейным американцем армянского происхождения, который жил со своей женой-дизайнером и тремя детьми в Пасадине[62]. Он всегда говорил бодро и оживленно.

«Привет, Оливер. Угадай, что у меня есть для тебя?»

Ой. Только не это, я не хотел строить догадки.

«Мартин Брегман прочитал „Взвод“. Он ему очень понравился. Он хочет застолбить его и заплатить в качестве аванса $10 тысяч наличными. Если снимет фильм, то $150 тысяч и 5 % от прибыли. Как тебе такое? Что думаешь? Он хочет, чтобы ты немедленно вернулся в Нью-Йорк, чтобы встретиться с Аль Пачино и Сидни Люметом. Он хочет, чтобы это был его следующий фильм».

Эти слова поразили меня, подобно грому и молнии. «Пачино и Люмет» — ключевые фигуры в Нью-Йорке. И им нравится мой сценарий! Эти слова, независимо от того, что в итоге получилось, изменили мою жизнь. Сколько миль должен проползти на брюхе сценарист, следуя за миражом в пустыне, прежде чем услышит подобное? И да, это, скорее всего, мираж, но тогда ты этого не знал, потому что никогда не слышал таких слов раньше. Да, возможно, что-то получилось бы с Робертом Болтом и «Сокрытием преступления», однако «Пачино и Люмет» для меня звучали куда более реально, поскольку они были из Нью-Йорка.

Неожиданно я знал, куда податься. Полуночный экспресс подал мне сигнал, и я отчаянно запрыгнул в него навстречу лучшей жизни. Брегман, бывший менеджер Пачино, был уважаемым независимым нью-йоркским продюсером фильмов Пачино и Алана Алды, еще одного его клиента. У него имелись выгодные договоренности с киностудией Universal. Он оплатил мне полет в Нью-Йорк первым классом, поселил в современных апартаментах компании недалеко от его офиса в районе 50-х улиц по Лексингтон-авеню. Квартира, где я провел последние несколько разочаровывающих лет с Найвой, находилась поблизости. Меня впечатлили его вечно занятые секретари и бухгалтеры (для ведения его финансовых и налоговых дел) и массивная дверь с электроприводом, которая открылась изнутри, когда он позвал меня в свой личный кабинет. Брегман поднялся навстречу мне со скобами на ногах. Хотя последствия перенесенного им в детстве полиомиелита были не столь тяжелы, как у Рузвельта, ему, несомненно, было трудно передвигаться. Он излучал властность в сочетании со снисходительной нью-йоркской чуткостью. Брегман привел из потайной смежной комнаты Аль Пачино, который, как и его герой в «Крестном отце», оказался беспокойным, резким, чувствительным и не поддающимся расшифровке. Он практически не смотрел мне в глаза, и я нервничал. Он мало говорил, оценивая меня, словно боксера на тренировке. Все, что его заботило, — «драма», а все остальное для него было «выкрутасами».