Жанна, взглянув пару раз на молчащую подругу, спросила:

– И чего?

– Собрался ехать в Москву… – ответила Оксана ровным голосом.

– Ой, молодец… – покачала головой Жанна. – Орел…

Оксана так же спокойно продолжила:

– Говорит, Женька его вызывает…

Жанна отставила сок на столик и села, поправляя на полных плечах лямки блестящего черного купальника.

– А Женька что говорит?

Оксана безнадежно махнула рукой:

– А! Нужен он Женьке, как собаке пятая нога. Толку от него – чуть… Куда он его там вызвать может!.. Я знаю, кто его вызвал. Наверняка придумала что-нибудь – он и мчится.

– Понятно. Так останови его.

– Как? Родить прямо завтра?

– Ладно, – усмехнулась Жанна, – с родами проехали, раз это, оказывается, так страшно. Давай, подруга, перекурим это дело… – Жанна достала себе сигарету и протянула пачку Оксане. Та отказалась:

– Твои крепкие очень… У меня, кажется, еще есть одна… Вообще курить меньше надо… Денька не любит дым…

Жанна засмеялась:

– Чего не сделаешь для любимого бобика!

– Как ты сказала? – Оксана даже поперхнулась и стала рукой разгонять дым.

– Да это не я сказала. Это он так себя называет. Все думает – бобик он или не бобик. Ты что, никогда не слышала? Любимая его тема. Бобик он или право имеет.

– Нет… – удивилась Оксана.

– Ну вот… – развела крупными руками Жанна. – Кто ему жена? Я или ты?

– Или она… – негромко договорила Оксана.

– Ну ладно, ладно, подруга! Нытье – не твоя фишка. Жена – ты. Не слышала про бобика, теперь услышала.

– Ты смотри, а… – качала головой Оксана. – Какая рефлексия у Турчанца! Бобик или не бобик…

К ним подошла Маргоша с большим рожком мороженого. Девочка не успевала облизывать его со всех сторон.

– Мамусь, я тебя потеряла! Уже всё обошла! – Она плюхнулась к матери на шезлонг. – Вкусно, мам… Хочешь? – Маргоша протянула рожок Оксане.

Оксана чуть отодвинулась от капающего мороженого:

– Нет. А ты или доедай побыстрее, или выброси пойди…

– Ага… – Маргоша быстро, по-детски, стала подхватывать языком сливочные капли, причмокивая и громко откусывая хрустящую обсыпающуюся вафлю.

Оксана отвернулась.

– А папа спит? – спросила Жанна.

– Нет, сидит на балконе, читает что-то, – ответила девочка. – Мам, мам… – Маргоша потрогала Оксану за плечо. – Ты что?

– Ничего! – Оксана, стараясь сдерживаться, выразительно посмотрела на дочь.

– Сейчас, мам, я быстро… – засуетилась девочка, виновато поглядывая на мать и вытирая одной и той же салфеткой мороженое с шезлонга и с лица.

– Позвони папе в номер отсюда. – Оксана показала на телефон, стоящий на стойке бара. – Пусть спускается к нам. Знаешь, как набрать? Ноль, единица и наш номер – триста пятнадцать.

– Ага, мамусь… Я сейчас…

– Выбрось то, что не доела! Лопнешь!

– Не третируй ребенка, – посоветовала Жанна. – Она ни в чем не виновата.

– Жрет много.

– Я тоже много жру. И что? Я тебе теперь не подруга? А Турчанец твой и жрет, и пьет, и…

– Не продолжай.

Маргоша, торопливо доедая хрустящий рожок, пошла к стойке, несколько раз оглянувшись на мать, которая отвернулась от Жанны и задумчиво смотрела на море, стряхивая и стряхивая пепел с быстро тлеющей тонкой сигареты в большую глиняную пепельницу, стоящую на полу.

– Значит, остановить, говоришь… На лету перехватить… Бобика…

* * *

Ранним субботним утром Алена вышла из дома на службу. На лавочке около ее дома сидел Эммануил, торжественно одетый, в темном пиджаке, светлых, безукоризненно выглаженных брюках и с оранжевой розой в петлице. При виде Алены он встал и протянул ей букет таких же роз, длинных, с тугими, едва раскрывшимися бутонами.

Алена растерялась:

– Эммануил Вильгельмович…

– Доброе утро, дитя мое! Хочу, чтобы оно у вас было доброе. Сидел, думал, звонить ли вам, – будить или не стоит. А вы вот как рано выпорхнули…

– Я на работу, на первую службу. – Алена постаралась ответить как можно мягче. В утреннем свете Эммануил казался усталым и очень, очень пожилым…

– Я бы проводил вас, если вы не… – предложил композитор.

– Спасибо, – улыбнулась девушка.

Они прошли немного, и Эммануил, старавшийся идти не прихрамывая, заверил:

– Я могу идти быстрее…

– А я вот уже вряд ли, – засмеялась Алена. – Не беспокойтесь, у нас много времени, я стараюсь выходить заранее.

– Когда я был мальчиком, моя матушка очень хотела, чтобы я стал военным. А потом мне сильно разбили ногу, на горке во дворе, и она все не заживала. Мне ставили гипс, потом ломали, потом снова ставили… И матушка постепенно привыкла к мысли, что флейта, на которой я играл, вместо того чтобы выстраивать в шеренги солдатиков, это не так уж и плохо… Вы не смеетесь? Разве это не смешно?

– Нет. Что же тут смешного? – Алена внимательно посмотрела на пожилого композитора.

– Я сам смешон… Мои уши, мой наряд… Разве нет?

– Нет, конечно, Эммануил Вильгельмович, зачем вы так…

– Вы грустны сегодня, девочка, хотя и улыбаетесь. Вы хорошо спали?

Алена подумала, не рассказать ли Эммануилу о том ужасе, который был вчера вечером. Питбуль с мокрой, трясущейся пастью и бессмысленными злобными глазами… Тихий свист из кустов… Непонятный звонок, этот человек, быстро-быстро говоривший такие странные вещи, то проглатывая звук «р», то совершенно четко его выговаривая… Но он же знал, что Алена звонила на «Скорую», значит, он действительно работает там? Побольше пены в ванную… Какая-то глупость… И все эти неприятные совпадения последних дней… Как будто кто-то неотступно следует за ней, пытаясь напугать. Но зачем? Кто это может быть?

– Эммануил Вильгельмович… – начала было Алена.

– Да-да, дитя мое? Мы договаривались – без моего батюшки! – Пожилой композитор шутливо погрозил ей пальцем.

– Конечно, простите. Я… – Алена замолчала. Чем может ей помочь этот старый, действительно смешной человек? Совершенно беспомощный во всем, что касается житейских проблем, это же ясно. Он живет в своем мире, и рассказывать ему о том, что кто-то скребется к ней в дверь и следит за ней… Что он сделает?

Эммануил, как будто услышав ее мысли, заметил:

– Вы думаете, я не смогу вам помочь? Расскажите, пожалуйста: вас что-то мучает?

Алена кивнула:

– Хорошо… Может быть, потом. Мне действительно надо кому-то рассказать… А почему вас так назвали? В честь Канта? Мы всегда так думали, когда учились, даже звали вас так за глаза.