Все сработает! Все!

Торопов выдохнул воздух. Потом набрал полную грудь и снова выдохнул.

Дышалось легко и свободно. Он… Он сдал первый экзамен. Сдаст и второй. И третий. И будет жить. Будет наслаждаться каждой минутой жизни.

Он будет полезен. И если постарается, будет незаменим.

– Смотрю, вы успокоились, – засмеялся Нойманн. – Осанка изменилась, дыхание нормализовалось… Что значит – верная мотивация. Пойдемте обедать?

– Нет… – подумав, ответил Торопов. – Я лучше еще поработаю.

– Понимаю. Муза прилетела, вдохновение посетило… Я ваши рукописи заберу, пожалуй… – Нойманн собрал исписанные листы в стопку, стукнул о крышку стола, подравнивая. – Не могу не приветствовать такого желания работать. Работа – она делает свободным, не правда ли?

Нойманн вышел из комнаты, Торопов посмотрел на закрывшуюся дверь. Немец все время пытается его оскорбить, демонстрирует свою брезгливость… Его право, наверное. Но как только у Торопова появится возможность, штурмбаннфюрер пожалеет об этом… Ему бы помягче с Тороповым. Пусть не любит или даже презирает, но зачем же вот так вот открыто?

Торопов и за меньшее записывал людей в личные враги. И если в его собственном времени все это оборачивалось для неосторожных оппонентов лишней нервотрепкой и мелкими пакостями, то здесь, в рейхе тридцать девятого года, у желающего отомстить есть куда более интересные возможности… Куда более интересные.

Нужно только правильно себя повести.

Штурмбаннфюрер даже представить себе не может, как умеет работать Торопов. Мотивация – да, мотивация. И желание стереть Нойманна и его мальчиков с лица земли – очень неплохая мотивация. Деньги, дом, женщины, власть над людьми – все это тоже. Но ненависть и желание отомстить…

Торопов подвинул новый лист бумаги, взял карандаш, задумался.

Что еще писать?

Что еще обладает ценностью, независимо от изменяющихся условий? Разведка?

«Красная капелла» – четко написал вверху страницы Торопов и подчеркнул. Забавно, ведь немцы еще и сами не придумали это название. Ничего, пусть пользуются. Это подарок.

Торопов усмехнулся.

Пункт первый списка – Харнак.

– И фотография получилась ужасная, – с легкой брезгливой усмешкой сказал старший лейтенант. – Рядом с американцем в строгом костюме вы, вождь и лидер великой державы, выглядите как… ну, как председатель колхоза, не передового причем…

Сталин не ответил, молча набивал трубку табаком, потом раскуривал ее – долго, со вкусом, и только потом посмотрел в глаза собеседника. Наглого собеседника, рубящего правду-матку прямо в лицо кровавому диктатору, так он, кажется, назвал Сталина при первой встрече?

Кровавый диктатор и тогда не отреагировал на прямое оскорбление, и сейчас не собирается поддаваться на эту дешевую провокацию. Старший лейтенант Орлов сумел заинтересовать Сталина, доказать свою возможную полезность и даже исключительность, поэтому мог вести себя с мальчишеской дерзостью. Во всяком случае, один на один.

Он и сам понимает. Стоит кому-то по вызову Сталина войти в кабинет, как Орлов мгновенно превращается в дисциплинированного и даже немного подобострастного служаку.

Он еще очень молод, поэтому пытается компенсировать свою неуверенность такой вот бравадой. Или у него еще что-то есть на уме, для чего-то он все время старается держать Сталина в напряжении и даже раздражении. Его право, в конце концов.

– И что вам не понравилось в той фотографии? – прищурившись, спросил Сталин.

– Знаете, к Николаю Второму можно относиться по-разному, – мгновенно став серьезным, сказал Орлов. – И выглядел он не очень представительно, и мог позволить себе совсем уж домашний и затрапезный вид при встрече с близким окружением…

– Вы были знакомы с Николаем Романовым? – немного удивился Сталин.

– Мельком, – сказал Орлов. – Когда он благодарил меня за проведение операции… Впрочем, это неважно. Важно то, что этот человек, недалекого ума и не обладающий выдающимся характером, при встрече с сильными мира сего умел произвести впечатление. И блеск появлялся, и даже величие в движениях… Хотя и ростом он был ненамного выше вас, и фигура не внушительнее вашей. Но всегда соответствовал уровню встречи…

– Возможно, – с серьезным видом кивнул Сталин. – Я не был с ним знаком лично, но вам я верю. Я выглядел недостаточно внушительно? На самом деле?

Сталин выдвинул ящик письменного стола, достал фотографию. Внимательно посмотрел на нее, потом бросил на стол перед Орловым.

Старший лейтенант при всех визитах в этот кабинет сидел на ближайшем к хозяину кабинета стуле. Сталин не возражал против такой вольности. Поинтересовался, сможет ли Орлов убить его голыми руками, получил утвердительный ответ и перестал обращать на опасную близость старшего лейтенанта внимание вообще.

Хотел бы убить – уже убил бы.

Человек, сумевший оказаться на охраняемой территории Ближней дачи, мог бы все закончить прямо там, в саду, но ведь не стал этого делать. Хоть и был непримиримым врагом Сталина. Личным врагом.

Оказывается, воевал старший лейтенант, тогда поручик, под Царицыном и потерял там кого-то из своих знакомцев не в бою, а во время чистки тыла по приказу Сталина. И это тоже Орлов выложил Сталину при первой встрече. И то, что имеет возможность перемещаться во времени, – тоже рассказал и доказал.

Иногда Иосиф Виссарионович вспоминал свою встречу с Гербертом Уэллсом, письмо, которое тот передал Сталину, информацию, в письме изложенную, – и ловил себя на том, что до сих пор не до конца верит в реальность происходящего.

Вот тут, напротив, руку протяни – сидит человек, который с тысяча девятьсот двадцатого года получил возможность перемещаться из одного времени в другое… Сталин покачал головой: сама формулировка – из одного времени в другое – таила в себе парадокс, парадокс для него неприемлемый, если быть точным.

Это как однажды один из преподавателей семинарии сказал молодому семинаристу Джугашвили, что множественное число слова «бог» очень близко подводит человека к богохульству.

Если есть кто-то, кто прибыл из будущего, то это значит, что будущее предопределено, что как бы тут и сейчас все ни происходило, будет так, как будет, что даже от самых влиятельных и сильных людей ничего не зависит… Этого Сталин принять не мог. Это противоречило и христианской свободе воли, и его собственной уверенности в своей значимости.

Долгие семь лет, от получения письма до появления вот этого самого Орлова, Сталин обдумывал свое отношение к путешественнику во времени. Прикидывал, можно ли его использовать, и раз за разом приходил к выводу, что самым правильным было бы сразу уничтожить этого путешественника. Даже не допрашивая, чтобы не было соблазна. Расстрелять. И расстрельную команду на всякий случай тоже…