То, что он пытался остановить Костенко ночью и даже был им избит, ничего не меняло. Избит-то он, конечно, избит, но как-то уж очень нарочито, что ли… Распух нос, разбита губа – все? И это сделал человек, которому нужно было во что бы то ни стало захватить самолет и вывезти свою семью? Если бы самому лейтенанту Сухареву пришлось вот так прорываться, он бы дрался куда злее… Если бы пришлось…

Не пришлось бы, зло оборвал себя лейтенант. Он бы никогда не стал вот так… Сухарев задумался, пытаясь подобрать нужное слово, характеризующее поступок капитана Костенко. Предавать? Подличать?

Есть долг, обязанность, присяга, в конце концов, и никто не смеет сам себя от присяги этой освободить. Отец Сухарева как-то сказал сыну, что если человек дает слово, то оно ему больше не принадлежит. И взять его назад – это украсть. А красть – грех. Страшный грех…

Так вот, как бы красиво ни выглядело то, что Костенко спасал свою семью, было это подлостью и предательством. Не предательством Родины, нет, а предательством своих товарищей. Для Сухарева это было немыслимо. Невозможно.

Как Костенко разукрасил своего штурмана… И кровь, и синяки, и заплывшие глаза, но двигается старший лейтенант нормально, не хватается за печень там или за почки, за голову не держится. Вон, часового когда у самолета младший сержант Майский вырубал – шишка размером с гусиное яйцо… Нет, щадил капитан своего штурмана, а тот…

Вот, сидит рядом с капитаном, придерживает его сына на ухабах, что-то рассказывает. Отдал свою флягу детям…

Сухарев попытался сглотнуть, но слюны не было. Проклятая жара вместе с пылью превратила его глотку в пустыню. Пить хотелось неимоверно, но взять с собой воды в дорогу Сухарев не догадался, а просить у попутчиков… Не было смысла, скорее всего.

Да и было неприятно.

Вам водички, Товарищ Уполномоченный? Простите, нет совсем. Только для детей осталось… Вы же понимаете?

Товарищ Уполномоченный – прилипло прозвище, не отдерешь. Не по званию, не по имени или фамилии, а Товарищ Уполномоченный.

Когда машина особого отдела попала в немецкую засаду, Сухарев один и остался в живых. Связался с дивизией, а оттуда ответили, чтобы он сам на месте выкручивался, что нет людей, что там от его полка осталось всего ничего, что Сухарев и сам разберется, что и как. Да и люди там надежные, чего там. Держись, лейтенант.

Он и держался.

Пытался познакомиться с личным составом, поговорить, привлечь кого-то к сотрудничеству… Он ведь никого толком и не знал, всего два дня прошло от его прибытия в полк и до той самой засады. Два дня.

Трудно сказать, как относились в полку к погибшим особистам, может, даже уважали и дружили с ними, а вот Сухарева… Товарищ Уполномоченный, и все. Точка. Не человек даже, а функция. Стукачей вербуешь, подличаешь?

Нет, ему этого в глаза не говорили. Еще бы, кто станет вот так ссориться с особистом? Он ведь, сволочь тыловая, сам не воюет, отсиживается на аэродроме, в безопасности. Вот, техников вербует, уговаривает и заставляет стучать на своих…

Да не стучать! Не стучать, а…

Он бы смог, наверное, объяснить каждому, что его работа, его служба не менее важна, чем работа пилотов, штурманов, стрелков и техников. Мог бы, если бы кто-нибудь стал его слушать и попытался понять.

Они ведь не могут не понимать, что враг способен на всякую подлость. Что есть и диверсанты, которые способны уничтожить все самолеты полка на земле. Двадцать второго июня многие пилоты на приграничных аэродромах даже до самолетов не добрались. Их именно диверсанты перехватили и уничтожили.

Нет? Неправда?

Правда, товарищи сталинские соколы, чистая правда. И особисты полка попали в засаду, не на немецкие танки нарвались в глубоком тылу, а на парашютистов. Что? Проморгали особисты? Учили всех бдительности, а сами…

Это правда, правда, но и то, что взрываются самолеты на стоянках, – тоже правда. И то, что кто-то трусит из летчиков, выводит свои машины из строя – правда-правда-правда. И в плен сдаются… Сдаются-сдаются, чего там! Вон, из дивизии постоянно сообщают о необходимости повышать бдительность.

Машину тряхнуло, Сухарев в последнюю секунду успел подхватить свою слетающую фуражку. Сунул ее под ногу, чтобы не потерять. Поймал на себе взгляд Костенко, удержал, не отворачиваясь, дождался, пока отвернется капитан.

Это он должен прятать взгляд, а не я, подумал Сухарев. Это он совершил преступление…

Ладно, пусть он даже и не пытался сбежать и не помогал сбежать своему стрелку. Пусть даже Майский действительно погиб в той деревне – пусть. Но ведь от этого преступление капитана не исчезло, не стало меньше. Он разменял жизнь Алексея Майского на благополучие своей семьи.

Жену и детей ведь и так бы освободили, сколько может продолжаться отступление? Ну, еще месяц. Ну, два… Вон, вроде бы сегодня наши перешли в наступление. Даже на Западном фронте вроде бы затишье и положение стабилизируется. К Ленинграду немцы не прорвались, завязли. Могла жена Костенко месяц-два подождать? Ничего бы с ней не случилось.

А Майский – убит.

Погиб, спасая семью капитана. Это если верить Костенко. Если не бросил он младшего сержанта…

Сухарев еще раз глянул на капитана. Нет, не похоже. Не похоже, чтобы такой человек мог бросить раненого просто так. По трусости или ради выгоды… Его в полку уважали. Вон, даже к ордену представили, на новую должность рекомендовали. Замкомполка, а там и до командира полка рукой подать.

Но ведь он взял с собой Майского. Значит, на его совести смерть младшего сержанта. Виновен – должен отвечать. Должен нести наказание, иначе все теряет смысл. Все, на чем держится дисциплина в армии, на чем держится государство.

Неотвратимость наказания.

Защита невиновного и наказание виноватого. И все перед законом равны: солдаты и генералы – все. Побежал солдат во время боя, струсил – виновен. Под суд. Или даже пристрелить его во время боя, если оказался он не только трусом, но и паникером.

Командир не просто имеет право, но даже обязан это сделать. Обязан. А если командир побежал? Струсил, попытался спрятаться, отсидеться в окопе? И его нужно наказывать. Сорвать петлицы и нарукавные знаки перед строем его подразделения или даже части… И спросить у бойцов – оставить ему жизнь, дать шанс, отправить в бой или кончить прямо здесь, у них на глазах?

Это честно. Это правильно.

Сухарев видел таких командиров, даже задержал нескольких, когда в составе передвижной комендатуры отлавливал дезертиров в толпе беженцев и бесконечного потока отступающих. Полковник, нацепивший гимнастерку рядового, майор, пытавшийся прикинуться штатским… Было? Было… Было.

Недавно сообщили, что арестован генерал армии Павлов и другие начальники Западного фронта. Будут наказаны… Будут, обязательно будут. Иначе как?

Если солдат виновен – его наказывают. Если взводный допустил поражение своего взвода, недоглядел за противником, не обеспечил бойцов боеприпасами – его наказывают. А генералы что, из другого теста?