– Пожалуйста.

– Из вашего разговора с Черчиллем следует… – Сталин поискал в папке и достал несколько листов машинописного текста, – следует, что вы с ним разговаривали уже после встречи господина премьер-министра Великобритании с Гопкинсом и президентом Америки Рузвельтом… Так?

– Да.

– Но Гопкинс улетел из Москвы только вчера. И даже если уже успел пообщаться с Черчиллем, то…

– Я встречался с Черчиллем девятнадцатого августа, – спокойно, как о чем-то простом и привычном, сказал Орлов. – После возвращения его на острова.

Сталин непроизвольно взглянул на свой настольный календарь:

– А беседа Зорге с Ямамото происходила двадцать девятого июля…

Легкая тень скользнула по лицу Сталина.

– Что-то не так?

– Знаете, – помедлив, сказал Сталин, – мне очень трудно привыкнуть к тому, как вы легко обращаетесь со временем. Я даже немного удивлен, что вы настолько мне доверяете… При вашей нелюбви лично ко мне вы тем не менее даже мысли, похоже, не допускаете, что я отправлю телеграмму Черчиллю и сообщу ему… ну, скажем, о том, что знаю о времени и месте предстоящей встречи его с президентом…

– Я могу вас даже ненавидеть, Иосиф Виссарионович, но это не значит, что я не оценил ваш прагматизм. Вы работаете на Империю, хотите вы того или нет. Посему – мы с вами союзники. Пока – это я тоже понимаю. Такие же временные, как вы и Черчилль. Он, кстати, это понимает. Рузвельт тоже понимает, но это не мешает всем вместе пытаться выжить в этой войне, поддерживая друг друга.

– Это даже мне понятно, – кивнул Сталин. – Мне не понятно – почему вы выбрали Рамзая?

– Есть другие варианты?

– Сами бы пошли к адмиралу. Как ко мне.

– Не все зависит от меня, – тихо сказал Орлов. – Я тоже не могу быть везде и всегда. Открою вам тайну – сейчас, в этот день, я и так нахожусь в двух местах одновременно. Здесь – и недалеко от Смоленска. Вы даже не пытайтесь понять – у меня самого голова идет кругом и трещит череп…

– Я и не буду, но вот Рамзай… Он не имел права… Он слишком легко пошел на контакт с вашим человеком. Разве вы не знаете, что он работает на немцев? – Сталин снова взял трубку в руки, покрутил и положил ее на стол. – Вы не боитесь, что он передаст информацию прямо Гитлеру?

– Он не работает на Германию, – сказал Орлов. – Он…

– Он в любом случае не должен был без моего указания брать на себя такую ответственность. – Рука Сталина сжалась в кулак. – Не имел права.

– Он не успевал. Кроме того, он не мог быть уверен, что вы санкционировали бы его участие в операции…

– Конечно, нет. Эти его вечные бабы, пьянка… Мы передали нашему послу в Токио список потенциальных кандидатов на вербовку в тамошней европейской колонии, так Рамзая вычеркнули сразу. Он, оказывается, нацист и пропойца… Я бы предложил вам кого-нибудь другого. У нас есть люди в Токио, чтобы… – Сталин замолчал.

Он снова взял себя в руки, кулаки разжались, на лице появилось подобие улыбки.

– Ладно, что прошло – то прошло. Вам удобнее работать через Рамзая – вам виднее. Черчилль возьмет… взял на себя работу с Рузвельтом – прекрасно. Что дальше?

– Вы же читали стенограмму. До пятого августа я должен представить Ямамото решение проблемы. Сделать нечто, что убедит его в осуществимости операции.

– Но ведь вам никто не мешает все подготовить и сообщить хоть сейчас готовый результат. – Сталин внимательно смотрел на Орлова, следил за каждым его жестом. – Вы можете отправиться в будущее или прошлое, там хоть год, хоть десять сидеть и размышлять, а потом…

– Я уже говорил – не все от меня зависит. И я не так свободен в перемещениях во времени, как это может показаться… – Орлов встал, одернул гимнастерку. – Вот и сейчас я вынужден откланяться. Дела, знаете ли…

– Боюсь, вы упускаете из виду еще одно обстоятельство, – сказал Сталин. – Или делаете вид, что не придаете ему значения…

– Что вы имеете в виду?

– Если вы сказали правду и нападение на Перл-Харбор действительно состоялось…

– Я сказал правду.

– Я и не сомневаюсь, – по-отечески улыбнулся Сталин, мгновенно став похожим на свои официальные фотографии с детьми. – Но ведь вас должно интересовать не только то, как восстановить историю, но и то, почему произошло такое вот нарушение обычного ее течения. Я бы в первую очередь попытался выяснить именно это. Может, если устранить причину изменения, то не придется ломать голову над всем остальным…

– Есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы, – пробормотал Орлов.

– Что? – не понял Сталин.

– Так, к слову пришлось. – Орлов пригладил волосы и вздохнул. – Я постараюсь все подготовить в кратчайшие сроки. Может быть, даже до завтра – не хочу рисковать. Если для решения проблемы понадобится время…

– Или путешествия в нем, – сказал Сталин. – Значит, вы позвоните в секретариат, как обычно, и товарищ Поскребышев…

– Да, я помню. И помню, что лучше – после полуночи. Я помню… – Орлов, не прощаясь, кивнул, взял со стола папку и шагнул к двери.

Он ждал вопроса.

Он ждал вопроса уже давно, думал, что Сталин должен был задать его еще во время прошлой встречи, но тот упрямо вопрос не задавал. И это удивляло Орлова. Удивляло настолько, что на этот раз он не выдержал.

Не доходя до двери, Орлов остановился и четко, через левое плечо, повернулся к хозяину кабинета.

– Что-то еще? – спросил тот.

– Двадцатого июля немцы сообщили, что…

– Я знаю, что сообщили немцы двадцатого июля, – не поднимая головы от карты, сказал Сталин. – Они лгут. Мой сын не мог сдаться в плен…

– Он… – начал Орлов, но замолчал.

– Если он стал предателем, то… он не мой сын.

– Он не пошел на сотрудничество с немцами, – тихо сказал Орлов. – Все, что они говорили и скажут…

– Мой сын не может быть предателем… И если вы думаете, господин Орлов, что я стану вас просить его вытащить из плена или не допустить того, чтобы он в плен попал, то вы… Я хорошо усвоил правила вашей игры. И до декабря я буду играть по ним. До декабря…

– Хорошо, – сказал Орлов и вышел из кабинета.

– До декабря, – повторил Сталин.

Полуторку мотало из стороны в сторону, борта скрипели и громыхали, что-то лязгало под кузовом, и лейтенанту Сухареву постоянно казалось, что еще один такой скачок, и машина просто развалится на куски.

Сидевшему у заднего борта Сухареву приходилось все время держаться за доски кузова – остальным, сидевшим у кабины, доставалось куда меньше. Но Сухарев не завидовал им. Он сам выбрал себе место, так, чтобы видеть одновременно и арестованного капитана Костенко, и его жену с детьми, и на всякий случай штурмана из экипажа «восьмерки», старшего лейтенанта Зимина.