– На путь нужно ступить хотя бы одной ногой, – получил он улыбку в ответ. – Сбежим отсюда?

Одно ее слово – и поезд резко затормозил, завизжав тормозами так, что искры полетели из-под вагона.

Позади остался летучий безумный банкет со столами и валькерами, которые продолжили веселиться уже без участия молодоженов. Увесисто, как клубни картошки, посыпались с крыш вагонов домовые. Они катились кубарем по насыпи, рассыпая бриллианты и золото, собирая на одежду белые хлопья снега и исчезая в янве, и Егор согнулся в три погибели от хохота, утирая слезы.

Потом спохватился и, бережно обхватив спутницу за талию, помог ей спрыгнуть с высоких ступенек на крутую насыпь, где среди щебня посверкивали искорки бриллиантов.

– Почему я раньше сам не додумался, почему потерял столько времени зря? – не успокаивался Егор. – Но разве мне могло прийти в голову, что этот способ, который подсказала мне ведьма, так прост? Разве я знал?! Разве знал, что можно поменять твою судьбу, если дать тебе свою фамилию?

– Ты на жениха совсем не похож. Вот на лешего очень даже… – Нежный голосок этот звучал для Егора как музыка, как волшебная мелодия, которую он готов был слушать вечно – пусть даже голосок обзывает лешим, ругает – все что угодно.

– Какой есть, – яростно кивнул тролль, но не обиделся. – И так всегда будет, ты же сама сделала меня таким. Вечно семнадцать, и все следующие днюхи – только повод пошуметь да домовым набить карманы.

– То есть это я виновата?!

И она таким знакомым жестом взъерошила ему волосы, а он сгреб девушку в охапку, и они закружились, засмеялись, соскользнули с мягких сугробов, подняв тучу сверкающей пыли.

Они шли и шли – Егор и она, его выстраданная мечта. Вот она, идет рядом, не вырывая нежную руку из его обветренной ладони. Тролль так боялся слишком сильно сжать руку, в которой теплели ее хрупкие пальчики, но она все-таки высвободилась.

Теперь он позволял ей тащить себя – и она вела и вела Бертилова дальше, слушая его болтовню.

Иногда в снежной круговерти вокруг мелькали дома, окна, улицы с цветущими клумбами анютиных глазок и бегонии, которые заметало снегом.

Егор нес все, что приходило в голову. Про свое детство в Пестроглазово и про свои мечты, про будущую жизнь и какие-то сумасшедшие планы, которые он строил на ходу.

– Прикинь, как ты явишься в Носфер осенью – хоба так! А ведь никто не ждал. А я им говорю – никто не верил, а я это сделал! Кстати, придется переписать твой студенческий на другую фамилию…

Егор запнулся, поглядев на небо, вдруг удивился, что уже ночь, а вокруг него лес из желтых роз, который не был им сотворен, – и это было странно и непривычно. Ночь пела голосами птиц, качала огромной луной, как маятником, играла звездами, перекидывая их россыпи с запада на восток и обратно.

Они стояли в качающемся под ногами мире, друг напротив друга, будто танцевали или обнимались, по-детски неловко и стеснительно.

Бертилов злился на себя, что теперь боится даже поцеловать ее, хотя добился своего – спас, вытащил, увел от всех в неведомые дебри, где заблудился сам. Ему казалось, что сделай он неосторожное движение, скажи лишнее слово – и его мечта снова исчезнет и растворится, уже навсегда.

– Я стану таким, как ты хочешь, – прошептал тролль. – Сверну горы, построю города, целые миры ради тебя. Я первый раз в жизни так счастлив, темноглазка…

Лес из желтых роз вдруг опрокинулся на него, и Егор на секунду зажмурился от головокружения, которое обволакивало мягкими шелковыми объятиями.

Она впервые была так близко: ее дыхание, и изгиб белых плеч, и жилка, бившаяся на шее, и разметавшиеся по желтым лепесткам волосы. И глаза, смотревшие на него и со страхом, и с восторгом.

Он вдруг ощутил себя растрепанным дикарем в мятой одежде, который посмел коснуться совершенного и прекрасного создания.

– Если боишься близости со мной, то я тебя не трону, – прошептал Егор, водя по нежному плечу загорелыми пальцами. – Просто скажи об этом. Одно слово – и я уйду за горизонт или провалюсь к чертям, к вурдалакам… без обид…

– Ни за что. Ты – мой.

Егора отчаянно и нежно привлекли к себе две руки, и его обветренных губ коснулись ее губы, от которых веяло тонким ароматом роз.

Костры жарко пламенели в темноте: Лысая гора на берегу реки Волги в ночь на Ивана Купалу принимала ведьмовской шабаш.

По всей округе разносились хохот и музыка – и в спелом, как июльская черная смородина, летнем воздухе тянулись сизые ленточки костровых дымков. С широкой и ровной вершины горы Волга казалась черной лентой, прошитой сверкающими нитями. Туда опрокинулась белая луна, рассыпав серебро лунной дорожки, а теплые огоньки Самары мерцали сквозь лес у подножия горы.

Тут собрались тысячи из братии, магичащей над людьми, – ведьм и колдунов. Многие приехали издалека. То там, то здесь звучала иностранная речь. Все разодеты кто во что горазд: богатство напоказ не считалось кичливой глупостью. Скорее наоборот, плащи с капюшонами, расшитые золотом и самоцветами, и самые дорогие смартфоны говорили о том, что у ведьм денег и клиентов много, а стало быть, много и колдовской силы.

Московские ковены выделялись высокомерием – их члены разговаривали с остальными ведьмами снисходительно, а с провинциалами даже не здоровались.

И все же единение впервые за многие-многие годы было достигнуто. В эту ночь позабылись давние колдовские войны, ведьмы отложили на время свои распри, и никто не сводил счетов с недругами.

В лунное серебро Волги с радостным визгом бежали окунаться и богатые ведьмы, и обедневшие, которым дорога до шабаша далась с большим трудом.

– Вода как парное молоко! – слышались возгласы и плеск. – А ночь-то какая! Чудо!

Это и правда была чудесная ночь. Пахло медом, дикими цветами и жареным мясом: на вертелах жарились перепелки, и шипел, разбрызгивая в костер ароматный жир, огромный кабан. Первое с момента воссоединения Ведьмовства сборище должно было получиться на славу – приехали все, кто смог, даже совсем старые ведьмы, которые годами не покидали пределов своих квартир, закрытых обережными заклятиями от недругов и людского любопытства.

– Эй, кто через костер прыгать со мной?!

Стас Шкурин ухватил за руки двух молоденьких ведьм и потащил за собой. Те радостно визжали, подхватывая длинные юбки на бегу.

– А многих-то не допустили, – шептались старые ведьмы, глядя, как молодежь бесится и пляшет вокруг костров. – Очень многих, даже с вокзала разворачивали восвояси.

– Я приехала из Владивостока, – тихим голосом делилась одна ведьма. – Так смотрю – на вокзале с десяток наших плачут, волосы на голове рвут. Дальше не пройти им, стоит мощнейшее заклятие порога, такое, как для нечисти, когда не перейти через порог людского жилища. А этим ведьмам так даже с платформы не выйти! Но сказано же, чтобы те, в чьих семьях кто-то утратил дар, на шабаш даже не пытались прорваться! Ведьма, которая потеряла мастерство, может сглазить других, а уж ее родственнички и подавно. А они разоделись и явились, да с чемоданами подарков Верховной…