* * *

— Ну что же, браво, сын мой, браво, — хрипло рассеялся придавленный к стене Машиах. — Вы, трое моих любимых учеников, раскрыли мои злонамеренные планы. Что же мне остается делать? Раскаяться, посыпать голову пеплом и удалиться со сцены?

— Это будет лучше всего, — холодно ответил ван Геер, сжимая ему горло.

— Ну, — кашлянул Лерер, — раз вы так решили. Но, согласись, — улыбнулся он, — это было бы интересно. Каждый извлек бы для себя бесценный опыт.

— От твоего эксперимента разит деменцией в запущенной форме, — зло проговорил ван Геер.

— Деменция — слишком грубое слово, — прохрипел в ответ Машиах. — Скорее, легкая девиация, присущая всем творческим личностям.

Ван Геер содрогнулся: Машиах смеялся. Чародей мог в любой момент его убить, но это Лерера совершенно не беспокоило, не пугало, словно ничего не произошло, и ученик не напал на своего учителя.

— Ты совсем обезумел, — сквозь зубы выдавил ван Геер.

— И кто же обвиняет меня в безумии? — то ли закашлял, то ли засмеялся Машиах. — Ты, сын мой? Тот, кто неразумно цепляется за старое и готов повторять одно и то же из раза в раз, из раза в раз в надежде, что что-то изменится? Иронично.

— Я рад, что тебя это развеселило, — мрачно отозвался ван Геер. — А теперь, — он отпустил Лерера, отошел назад, — будь так любезен, уйди. Исчезни. Из остатков уважения я даю тебе такую возможность. Если ты уйдешь сейчас, добровольно, навсегда останешься верным товарищем в нашей памяти. Если откажешься…

— Не откажусь, сын мой, — заверил Машиах, потирая шею. — Почему я должен отказываться? Ты так убедительно намекнул, что не желаешь меня больше видеть. Объяснил, что знаешь лучше, что нужно вам и сам во всем разберешься. Ты прекрасно знаешь, что межличностные конфликты не интересуют меня и никогда не интересовали. Всего хорошего, — кивнул он, спокойно повернулся к ван Гееру спиной и зашагал в темноту.

Чародея пробила нервная дрожь. Все было слишком просто.

— Да, кстати, — Лерер вдруг остановился. — Из остатков уважения, быть может, ты разрешишь мне незаметно, молча, хотя бы из угла понаблюдать за вашими начинаниями? В конце концов, мне любопытно, что будет, если на каплю замысла добавить четыре унции человеческих возможностей. Замысел у вас есть, и он в любом случае приведет к результату. А вот к какому именно, уже зависит от ваших возможностей и точности ваших расчетов.

— Нет, — сухо ответил ван Геер.

— Очень жаль. Ну что ж, — беззаботно пожал плечами Машиах, — бывает.

Все слишком просто, думал ван Геер, глядя на беззащитную спину своего учителя, так не может быть. Ты не можешь просто уйти. Ты что-то замыслил, я знаю это.

Рука сама сжалась в кулак. Чародей сосредоточился на шее Лерера.

А затем «ударил».

Машиах лишь небрежно отмахнулся. Горло ван Геера сдавили тиски, перекрывая воздух, лишая возможности двигаться. Лерер медленно обернулся — на его лице застыло выражение искренней скорби.

— А вот это, сын мой, делать не стоило, — нравоучительно заметил он, и ван Геер провалился в пустоту.

* * *

Очнулся ван Геер в полной темноте. Сперва он решил, что ослеп, однако когда сознание прояснилось, понял, что глаза закрывает тугая повязка.

— Знаешь, что печалит меня в человеческой природе больше всего? — нравоучительным тоном заговорил Лерер, едва Артур пришел в себя. Наверняка еще и расхаживал взад-вперед, заложив руки за спину. — Эта странная склонность человека судить обо всем и обо всех по себе. Неумение смотреть на окружающую действительность объективно, отринув свои предубеждения. Умный человек окружен скрытым смыслом и тайнами, которые он пытается постигнуть. Глупый — глупостью, в которой незачем разбираться. Трусливый — убежден, что все в этом мире делается из страха. Подлый — из подлости. Алчный боится, что каждый алчет богатств. А подозрительный… О, подозрительный человек всегда и во всем ищет подвох, злой умысел и обман. Ему сложно просто принять, что что-то может произойти так, как просто происходит, без подвоха и обмана. А что самое печальное, в мире таких людей искренность считается самой грубой и отвратительной ложью. Но искренность помогает подтолкнуть подлых, глупых, подозрительных и алчных людей на необдуманные, но закономерные и предсказуемые поступки, свойственные их натуре. Тебе даже ничего не нужно для того делать — всего лишь быть искренним.

Если бы ван Геер и захотел возразить, все равно бы не вышло — он не мог не то что пошевелиться, язык во рту отказывался повиноваться.

— Как алчный человек, — продолжил Машиах нравоучительную лекцию, — ты испугался, что я не позволю тебе отнять мою якобы власть, которой ты так жаждал. Твоя подозрительность не позволила принять, что я просто ухожу. Как человек трусливый, ты испугался удара в спину и ударил в спину первым, на что толкнула тебя подлость. Заметь, — Лерер сделал паузу, во время которых обычно нравоучительно наставлял палец, — я не назвал тебя глупым, потому что ты не глупец. Ты алчный и бесчестный подлец, но глупцом ты никогда не был. Однако предсказуемость порочной человеческой натуры все же оказалась сильнее и не удержала тебя от глупости.

Машиах приблизился, его голос зазвучал почти в упор:

— Думаешь, я обиделся? Думаешь, я тебя ненавижу? Уверяю, это неправда. Ты — мой ученик, а каждого ученика рано или поздно посещает крамольная мысль, что вот сейчас, в этот самый момент, он наконец-то превзошел своего учителя во всем, и что настала пора избавиться от постороннего влияния, мешающего расправить плечи. Печальный, но закономерный, предсказуемый и неизбежный итог. Даже Святой Арриан, самый верный и преданный ученик Единого, покинул своего учителя и обрек его на сожжение язычниками. — Машиах вздохнул. — Очень жаль, что ты решил избавиться от моего влияния таким необдуманным и недальновидным способом.

Лерер отступил, вновь начал тихо вышагивать перед ван Геером.

— Я готов простить человеку все: сомнения, нерешительность, трусость, глупость, жестокость, невежество, жадность, — заговорил он вновь после недолгого молчания. — Но вот что я никогда не прощу, так это предательство. Что хуже всего, ты предал меня не по своей воле. Ты стал лишь орудием в руках других предателей, которые в силу невежества и глупости своей испугались за жизни и поспешили избавиться от угрозы, за которую сочли меня. Но поскольку смелости им никогда бы не хватило, они заложили семена сомнения в твой разум, которые взошли на благодатной почве подозрительности. Предатели уже понесли справедливое наказание. И ты тоже будешь наказан.

Ван Геер вздрогнул, вдруг осознав, что стал безвольной пешкой в заранее спланированной игре и выполнил лишь то, что от него требовалось для победы в очередной партии.

— Не переживай, сын мой, ты не умрешь, — ободрил его Машиах, заботливо похлопав по плечу. — По крайней мере, не сейчас. Я не настолько расточителен, а ты слишком ценный материал, чтобы просто выбросить тебя. Ты еще сослужишь свою службу. Возвращайся в Анрию. Занимайся тем, что тебе так по сердцу. Я тоже скоро туда приеду, как только закончу свои дела здесь. Понимаешь ли, любопытство — мое самое уязвимое место. Не могу отказать себе в удовольствии и не понаблюдать за вами.

Ван Геер облизнул пересохшие губы.

— Ты не отпустишь меня, — прохрипел он, морщась от боли в горле. — Ты не допускаешь ошибок.

— О, сын мой! — мученически простонал Машиах. — Конечно же, я тебя отпущу! Скажу даже больше, я не вспомню об этом мелком недоразумении, из-за которого мы едва не разругались сегодня. Да и ты, ты, сын мой, тоже о нем не вспомнишь. Эрвин! Эрвин, мальчик мой, подойди, пожалуйста.

Чьи-то шаги отозвались гулким эхом в каменных стенах.

— К сожалению, ты не видишь его, но я все равно представлю вас друг другу, — воодушевленно сообщил Машиах. — Эрвин, знакомься: Артур ван Геер. Артур, это Эрвин Месмер, мой новый ученик. Когда-нибудь, в один прекрасный день он тоже решит, что превзошел учителя во всем, но искренне надеюсь, что этот день настанет нескоро. Кстати, очень талантливый молодой человек. И я, пожалуй, оставлю