Так. Шесть крупных картофелин. Это просто. Встаю на колени, ощупываю мешок с картошкой. Достаю самые крупные. Мне их даже двумя ладонями не обхватить. Сам бы он никогда ей не положил такие крупные. Складываю их в прозрачный пакет, они лежат возле кассы. Можно несколько спереть. И что с ними потом делать? Соображай, Микки!

Пять секунд, а потом стреляем… мясной пирог… 4. Яйца, есть. 3. «Фэйри» для мытья посуды, так. 2. Горох, понятное дело. 1. Мясной пирог. Дошли до нуля! Есть! Спасение. Я сегодня не умру. Опустите лазерные пушки, парни. Давайте, пальцы с курков.

Прокладки. ПРОКЛАДКИ! Этого парни никогда не покупают. Именно поэтому она и попросила меня передать Сэмми записку. Ну, и как я ее теперь передам? Почему я не сделал так, как мне сказали? Ма правильно говорит, что я никогда не слушаю.

— Ты чего там ищешь?! — рявкает Сэмми.

— Ничего, — говорю я и страшно краснею.

— Как знаешь.

Входит, прихрамывая, какой-то дядька, за ним кто-то еще. Я прячусь в уголке на полу, перекладываю картофелины туда-сюда.

— Парень, да чтоб тебя, ты чего там шаришься?! — снова рявкает Сэмми.

Придется сказать. Но очень уж стыдно. В отплату я стягиваю у него несколько пакетов. Подхожу к кассе, вынимаю записку, показываю, что…

— Прокладки? — Он плюет на пол, растирает подошвой.

Киваю, и будто огромный кулак сжимает мне желудок. Он достает из-под прилавка палку, лезет на верхнюю полку у себя за спиной, подцепляет коробку, стаскивает вниз. Вместо того, чтобы сразу положить прокладки в пакет — так бы он поступил, если бы к нему пришла Ма, — он выкладывает их на прилавок и смотрит на дядьку, который только что вошел. Эта сволочь заставляет меня расплачиваться за то, что я не позволил ему себе помочь. Знаю я людей. Все они гады.

Тут я наконец разглядел, кто стоит за дядькой. Шлюхован. И смотрит, как меня тут крючит. Видимо, это его папаня. Ему уже сто лет как оприходовали коленки и выгнали отсюда. Видимо, разрешили вернуться, если нет — ему крышка.

Покраснев до кончиков ушей, кладу на прилавок пятерку. Сэмми набирает сдачу из кассы, ухмыляясь.

— Кстати, это пятерка, — говорю.

Ха! Я все-таки взял над ним верх!

Он смотрит на меня так, будто сейчас перережет мне горло, и хлопает сдачу на прилавок. Я пронзаю его убийственным взглядом, забираю записку и ухожу.

В зале стоит, согнувшись пополам, солдат, я протискиваюсь мимо. Один из пакетов зацепляется за его винтовку.

— Отцепился, малый! Чё, хочешь посмотреть на винтарь поближе? — спрашивает солдат.

«Винтарь» — вот смешно-то.

— Ты такие раньше видел? Может, у себя дома?

Явно новенький, потому что обычно такие вопросы задают только наедине — хотят, чтобы ты настучал на своего папаню. Сзади подходит Шлюхован. Он теперь может наплести ИРА, что я предатель, потому что со мной говорил брит. Или нажаловаться в Центр чрезвычайных ситуаций. Это такой наш местный полицейский участок, к настоящим копам мы не ходим, потому что они все проты.

— А шли бы вы отсюда куда подальше, — говорю я, пронзая его убийственным взглядом, чтобы все видели, что я не предатель.

В кондитерском — он через две двери по той же улице — стоит, согнувшись пополам, еще один брит. Почему их тут только двое? Они никогда так не ходят. Явно новенькие. Надо бы, конечно, подождать, пока Минни даст мне какой-нибудь мелочи и уже тогда идти в магазин, но уж очень хочется сладкого. Гммм… пару конфеток. Возьму парочку — она и не заметит.

— А Доннелли покупает затычки для писек! — орет Шлюхован.

Оборачиваюсь — он ржет. Как он может так меня опускать на глазах у брита? Это нечестно. Я сам пойду на него нажалуюсь в Центр чрезвычайных ситуаций!

Его папаня выходит из магазина, и они вместе идут через дорогу в сторону нашей улицы. Я, пожалуй, тут немножко поваландаюсь, на случай, если он пересказал своему папане, как я обозвал его Ма, — в прошлый раз, когда мы подрались. Может, они притаились за углом и поджидают меня.

Пихаю дверь в магазин, над ней звонит колокольчик; прохожу мимо второго брита.

— Чем могу служить? — спрашивает кондитерщик, выходя из подсобки; на меня не смотрит, следит за бритом в своем магазине.

— Мятный леденец и два «Блэк-Джека», пожалуйста, — говорю.

— А, еще и «пожалуйста»! — Он ухмыляется.

Кладу на прилавок три пенса, беру конфеты, лежащие поверх газет, выхожу. Сдираю обертку с «Блэк-Джека», засовываю его в рот. Кондитерщик выходит следом за мной — ставить решетки на окна. Значит, опять будут протесты. А он-то откуда знает? Озираюсь. Нужно сматывать отсюда.

Выхожу в конец нашей улицы — там парни играют в футбол. Шлюхован орет, расталкивает тех, кто поменьше; его папаня уже свинтил. Может, дожидается меня где-нибудь. Поворачиваю направо, в проулок вдоль нашей улицы.

Выстрелы. Слышу топот бегущих ног. Оборачиваюсь. По проулку бежит в мою сторону какой-то дядька. Я утыкаюсь лицом в заднюю стену ближайшего дома. Опускаю голову. Не смотри. Топот проносится мимо. Смотрю вправо — он бежит в конец нашей улицы. Перепрыгивает через чью-то заднюю калитку. Смотрю влево — поперек улицы лежит один из солдат-новичков. Голова в луже крови. Интересно, которого из них убили?

В мою сторону бегут солдаты. Ускоряюсь — бежать не получается, покупки бьют по ногам. Тороплюсь, как могу. Не оглядываюсь.

— Малый! — крик из-за спины. — Постой, малый!

Останавливаюсь.

— Куда он побежал? — спрашивает меня какой-то брит.

— Это… вот сюда, — говорю, показывая на проход к Этна-Драйв. Актерское мастерство я не забыл. — Честное слово. — Хмурюсь, киваю.

Они бегут к проходу, я иду дальше.

Вот уж я расскажу Пердуну, что прямо у меня на глазах убили солдата! Ну, почти на глазах. А еще я помог ИРА. Он просто лопнет от зависти. Обычно-то он у нас участвует во всех этих делах. И Мартине, и всем остальным расскажу. Конечно, с Бридж, у которой папаня сидит, мне не сравниться, но все-таки.

Подхожу к нашей задней калитке, сквозь щели вижу какое-то движение. Прикладываю глаз, вижу Ма. Она во дворе… Что она там… это не Ма. Это какой-то дядька. Снимает балаклаву, заворачивает в нее что-то и отдает Пэдди, а тот кладет сверток в конуру Киллера. Оглядывается, я пригибаюсь. Дядька — тот самый, который никакой не мой дядя Томми.

— Ты где застрял, сынок? Я тут жду, мне ж надо ужин готовить, — выражает недовольство Минни.

— Там стреляли на улице, — говорю, хмуря брови. Минни выходит за дверь, озирается, щурясь и морщась одновременно. — Я видел убитого солдата.