случалось. Это чего, половая зрелость? Или любовь?

— Ну, покажи. Что надо делать? — говорит она.

— Прямо сейчас?

Блин. О чем только я думал?

— Не, не могу. Пока голова не пройдет. Болит страшно. — Делаю вид, что мне жуть как больно. Расчесываю шрам — хорошо бы пошла кровь. — А еще я только что видел, как брита застрелили насмерть.

Она отшатывается.

— Мамочка дорогая! Этого, сегодняшнего? — спрашивает.

— Да. Я, наверное, домой пойду. Я еще даже маме не сказал.

Едва пронесло. Вот только надо было придумать какую-нибудь другую отговорку, потому что я совсем не хочу домой. Я хочу с ней поиграть. И еще попеть, посмеяться — ну, и поцелуйчики в щеку тоже не помешают.

— Но мы очень-очень скоро, — говорю.

— Когда?

— Скоро, — отвечаю.

— Ладно, скоро, так скоро, — произносит она и целует меня в щеку.

Потом убегает. Я гляжу, как прекрасные длинные волнистые волосы летят за ней следом. Глубоко вдыхаю.

Потискаться с нею. Мне. Мартина будет моей подружкой. Все просто иззавидуются. Все захотят со мной дружить. И парни, и девчонки.

Осталось одно — выяснить, как правильно тискаться. Есть еще какие-нибудь способы? Кроме Терезы Макалистер.

15

ДВЕ НЕДЕЛИ ДО СВЯТОГО ГАБРИЭЛЯ

— Слушай, Микки, кончай мне на нервы действовать, — говорит Ма.

Сползаю с ручки дивана, грохаюсь на пол. Лицо так и горит.

— Мамочка, я не хотел.

— Иди на улице поиграй, а то я тебя запру до конца дня, — произносит Ма сердито.

— Ладно, — отвечаю.

— В постель отправлю, — добавляет она.

Фыркаю, очень громко.

— Я тебе пофыркаю! — орет она.

— Я не фыркал. — Пинаю носком ковер. Ма направляется во двор с ведром и метлой. — Да пошла ты…

— Что ты сказал? — Она оборачивается. — Это я пошла! Это ты мне говоришь?!

— Не.

— Так вот я тебе что скажу! — орет Ма в полный голос. — Еще хоть одно словечко, и я тебя так этой метлой отделаю, что ты уже никогда никуда не пойдешь!

Ма уходит во двор. На каминной полке остались окурки от ее сигарет. Ну, я ее проучу. Хватаю один, запихиваю себе в носок. Беру из коробка две спички.

— Ненавижу тебя! Дура! — кричу.

Слышу, как Ма бежит обратно в дом, выскакиваю на улицу.

— Ну ты мне только покажись теперь на глаза, гаденыш. Обе ноги выдерну! — орет Ма мне вслед прямо на улицу.

Боженька. Это уже не смешно. Я теперь даже рад, что спер окурок.

Прячусь в проулке рядом с Гавана-стрит. Не могу смотреть, как Мэгги играет с другими девчонками. И Мартину не хочу видеть, пока не разберусь, как тискаются. Как же мне надоело все время быть одному. Но у Ма совсем паршивое настроение. Почему — не знаю. Это надо же — вытурила меня, не дала помочь по дому. Да она и дома-то теперь почти не бывает, а как придет, все время вот такая.

Чиркаю спичкой по стене, поджигаю окурок. Вкус мерзкий. Тренируюсь выдыхать дым через нос, одновременно затягиваясь снова. Большие парни умеют. Я видел. Круто выйдет, если в Святом Габриэле я буду курить.

— Эй, сынок! — окликает голос из-за спины.

Роняю окурок и поворачиваюсь — медленно, на случай, если эта тетка меня знает. Еще не хватало, чтобы меня за шкирку оттащили к Ма за то, что я курю, — старая Эджи так когда-то притащила Пэдди.

— Чего? — спрашиваю. Не, незнакомая.

— Где Генри живут, знаешь?

— Да. На нашей улице, — отвечаю.

И тут же вижу на стене плакат: «Не болтай лишнего — поплатишься жизнью». Блин, зря я это сказал. Правда, на протку она не похожа.

— А где именно? — спрашивает.

— Не помню. Вы вон там кого-нибудь спросите, — говорю так, на всякий случай.

— А твоя мама знает, что ты куришь? — интересуется тетка.

— Не, моя мама с солдатом сбежала.

— Если твоя мама это услышит, она тебе голову открутит.

— Да она и так открутит, миссис.

Что с моей мамой происходит? Я за нее очень тревожусь. А, придумал: буду за нею следить исподтишка. Обегаю дом сзади, проползаю под соседским забором и там смотрю в щелку.

Ма с остервенением метет двор. Звук такой, будто она отшкуривает землю наждачной бумагой, сдирая верхний слой напрочь. Может, стоит попробовать вот так отшкурить физиономию Пэдди — хоть прыщи сойдут.

Ведро скрежещет о землю, когда она перетаскивает его, — будто зубы скрипят. Хрусть-хрусть-хрусть. Так, как моя Ма, никто чистоту не наводит. Она — как двое мужиков плюс мелкий пацан. Видели бы, какие у нее мускулы.

Ма опирается руками на черенок швабры, кладет на них голову. Решила передохнуть. Видимо, ей очень скверно. Смотрит вверх, прислоняет швабру к груди, крутит на пальце обручальное кольцо и смотрит в пустоту. Ма, как и я, считает ворон. Моя мамочка тоже о чем-то думает. А я раньше и не знал, что с ней это тоже случается. Интересно, что происходит у нее в голове? Телепатировать я даже не пытаюсь, ее мозг покрепче Форт-Нокса будет.

— Сука, бля! — выкрикивает она совершенно мужским голосом. Сжимает руку в кулак, лупит себя по ноге.

— Мамуля. — Получается совсем шепотом. По счастью, она не слышит. Она плачет. Моя Ма никогда не плачет.

Снова скоблит землю, прямо изо всех сил. Выливает воду из ведра, метет быстро и крепко. Вода льется в мою сторону. Я отскакиваю. Когда поднимаю глаза, Ма уже ушла в дом.

Папаня, что ли, вернулся? Наверное, так и есть. Натворил чего-нибудь. Если он хоть пальцем тронет мою мамочку, я его убью. Бегу ко входной двери. А если он дома, и пьяный, и поколотит меня?

Не думай об этом.

А если мама все еще на меня злится, если она меня ударит?

Не думай об этом.

Бегу по нашей дорожке. В прихожей громко кашляю и начинаю насвистывать — чтобы она перестала плакать. Она расстроится, если я увижу.

— Мамуля, — говорю, открывая внутреннюю дверь. Она, похоже, на кухне. И, может, он тоже там с нею. — Мамуля, — повторяю и тихонько вхожу.

— Чего?! — рявкает она, поворачиваясь от раковины. Стирает руками наши одежки.

— Нет, мамуля, ничего. Просто я тебя искал.

— Не болтайся тут, у меня дел слишком много.

— Мамуля, прости, что я тебе нахамил.

Она ничего не говорит. Наверное, потому, что в нашей семье не принято извиняться. Мы просто делаем вид, что ничего не случилось.

— Мамуля, хочешь я тебе помогу? — спрашиваю.

— Нет, иди погуляй, с тобой только дольше выйдет, — говорит она и засовывает голову в шкаф под раковиной, ищет там что-то.

Тут поди решись на что-нибудь. Если