– Ты знаешь, как это должно быть, – усмехнулась Лиза. – И видишь, как прекрасный замысел искажается.

– Ну и что?

Лиза пожала плечами, поражаясь, должно быть, на отсутствие у тренера тонкости чувств.

– Мне было бы грустно, – ответила она. – По крайней мере.

И отошла, даже не оглянувшись. В последнее время она часто смотрела на Шуру как на пустое место, и он не мог понять, что же не так и куда девалась та энергия, которая словно бы наполняла Лизу изнутри. Ему иногда хотелось спросить напрямую, что происходит, но Лиза молниеносно исчезала после занятий, и Шура видел только уезжающую красную машину.

– Ладно, – сказал он нарочито резко, пытаясь скрыть смущение. – Батафога.

А после занятия, когда Шура переодевался в преподавательской, его взяла в оборот администратор. Ирина, невысокая шустрая блондинка, успевала абсолютно все: работать во дворце спорта не только администратором, но и тренером по киропрактике, получать высшее образование на дневном, между прочим, отделении физкультурного факультета местного педа, зависать в клубах с подругами и быть в курсе городских сплетен.

Начала она сразу с нужного места:

– Саш, ты заметил, что у Лизы проблемы?

Еще бы он не заметил, ходит как в воду опущенная. Шура кивнул и сказал:

– Смурная она какая-то…

Ирина кивнула. Одной рукой она пересчитывала деньги, собранные со студийцев, другой приводила в порядок взлохмаченные после тренировки волосы. «Да, не женщина, а Юлий Цезарь», – подумал Шура.

– Помочь ей не хочешь? – предложила она и, когда он вопросительно на нее уставился, объяснила: – У нее недавно брата убили, слышал?

Тут, как говорится, и сел печник. Шура так и застыл с ботинком в руке.

– Убили?

– Он доктор был, – сказала Ирина. – Привезли наркомана по вызову, а у того галлюцинации, ну что-то по типу того. В общем, он ее брата ударил ножом в сердце. Спасти не успели.

Шуре почудилось, что кто-то треснул его по голове чем-то тяжелым. Лиза… Теперь он переодевался на автопилоте. Ирина смотрела на него с терпеливым ожиданием.

– Поговорил бы ты с ней, – устало предложила она и протянула клочок бумаги с цепочкой нацарапанных карандашом цифр. – Она совсем одна осталась.

Шура понятия не имел, что скажет, когда Лиза возьмет трубку. Банальности? Что жизнь продолжается? Что, страдая и мучаясь, ничего не изменишь и не исправишь? А если она боится именно этих слов, если ей не нужно утешение?

– Слушаю, – голос был далеким и усталым, словно говорила не девушка, Шурина ровесница, а очень старая, несчастная женщина, пережившая всех друзей и забывшая юность.

– Лиза? – на всякий случай уточнил Шура.

– Лиза, – вздохнула трубка. – Что случилось, Шур?

За окнами трепетал вечер и шел первый в этом году дождь. Оконное стекло покрывали потеки воды. Шура представил, как Лиза идет одна через эту серую хмарь, и у него сжало за грудиной.

– Ты еще не уехала?

– Я внизу, – ответила трубка после небольшой паузы.

Шура сделал глубокий вдох и сказал:

– Тогда подожди меня. Давай поговорим.

* * *

Она жила на окраине, в облезлой хрущевке. На всем доме стояла печать заброшенности, ненужности и одиночества, хотя в подъезде был порядок и даже горшки с цветами; входя за Лизой в тесный коридор ее квартирки, Шура мысленно матерился. Хороший мальчик, блин. Всегда делает то, что ему говорят: Ирина сказала – он понесся выполнять. Ну зачем это ему, зачем это Лизе? К чему ей слушать утешения абсолютно ей не интересного молодого человека?

«Отдача, – сказал внутренний голос. – Зачем ей было везти тебя в клуб и слушать всю ночь пьяные излияния, о которых ты сейчас даже не помнишь? Отдача, только и всего, мир крутится по Ньютону».

«Заткнись», – посоветовал Шура, нанизывая куртку на серебристый крючок.

«Ей плохо, – проронил внутренний голос. – Ей очень плохо. Помни об этом».

– Тут у меня не прибрано, – отозвалась Лиза из комнаты. – Так что не обращай внимания. В принципе, можешь даже не разуваться.

Шура промычал на это что-то невнятное и стянул ботинки. Квартира была двухкомнатной и хорошо отремонтированной, только все эти дорогие обои, неплохой линолеум и натяжные потолки почему-то не смотрелись так, как нужно. Наверное, потому, решил Шура, что тут хлама немерено. В основном, конечно, место занимали книги: хотя родители Шуры были филологами, да и сам он любил читать, но все равно – столько книг в одной квартире ему ни разу не приходилось видеть. Старые и новые, тонкие и толстые, аккуратно составленные на полки и расположившиеся стопками по углам – Шура уловил пару заглавий, знакомых из лекций по всеобщей истории в лицее, и, как выражалась его соседка, наблюдая мужа трезвым, тихо обалдел. Свободное от книг место отводилось под письменный стол со старым компьютером и допотопным принтером, узенький диванчик, накрытый стильным синим пледом с оранжевыми разводами, и домашний кинотеатр. Шура подумал и присел на край дивана.

– Кофе будешь? – крикнула Лиза уже с кухни.

– Лучше не надо, – откликнулся Шура. – Я его не очень люблю.

– И правильно, – сказала Лиза, занося в комнату поднос с чайником и чашками. – С моего кофе двое суток не заснешь.

Она пристроила поднос рядом с Шурой и извлекла из-за дивана пакет дорогого печенья. «Интересно, где она пельмени прячет», – подумал Шура и пожалел, что не додумался купить чего-нибудь съестного в магазинчике при дворце спорта.

– Угощайся, – предложила Лиза, надрывая пакет. – Извини, еды больше нет. Я тут редко бываю.

– Спасибо, – смущенно сказал Шура, откусив от печенья крошечный кусочек. – А у тебя тут… – он замялся, подбирая слова, – очень интересно.

Лиза усмехнулась. Отпила чаю. Чашки были явно недешевыми – красивые и хрупкие, они как-то легко вписывались в атмосферу этой захламленной квартиры.

– Сказал бы лучше, что у меня тут срач, вежливый юноша.

– Это все твои книги? – спросил Шура. – Ты читаешь по-немецки?

– Читаю, – ответила Лиза. – Не свободно, конечно, так, со словарем и по догадке.

Шура подумал, что, по большому счету, ничего о ней не знает. Где она учится, сколько ей лет, почему в комнате нет ни одной фотографии, хотя девчонки обожают увешивать стены снимками.

– Мне Ирина рассказала о твоем брате, – брякнул он.

* * *

– …а он был – солнышко. Знаешь, когда я в детстве бесилась, он подходил ко мне, закатывал рукав и говорил: на, кусай. Однажды я так вцепилась, что у него кровь брызнула.

Чашки давно были задвинуты под диван; голова Лизы покоилась у Шуры на коленях, он гладил ее по встрепанным волосам, а она беззвучно плакала, и его джинсы были украшены влажными пятнами ее слез.