– Вынимайте это. Быстро вынимайте эту трубку!

Она громко кричит, потеряв контроль над собой, и санитар берет ее за плечи и оттаскивает от кровати. И тут врач вынимает трубку из носа Ёнхе, трясущейся всем телом.

– Спокойно, не двигайтесь! Спокойно!

Врач кричит Ёнхе. Затем главной медсестре:

– Снотворное!

Та протягивает ему шприц.

– Не надо!..

Она снова кричит, увидев это. Голос прерывается рыданиями.

– Хватит! Не надо! Не делайте этого!

Она кусает за руку санитара и снова устремляется вперед.

– Что это? Твою мать!

Изо рта санитара вместе со стоном вырывается ругательство. Она бросается к сестре и обнимает ее. Теплая кровь, которой рвет Ёнхе, впитывается в ее блузку.

– Пожалуйста, прекратите. Прекратите, прошу вас…

Она хватает за запястье главную медсестру, которая держит шприц. Мелкая дрожь. Она чувствует, как Ёнхе мелко дрожит в ее объятиях.

* * *

У врача белый халат с закатанными рукавами весь в пятнах крови Ёнхе. Она растерянно смотрит на кровавый узор, на первый взгляд напоминающий огромную воронку.

– Надо немедленно перевезти ее в центральную больницу. Поезжайте в Сеул. Если в той больнице остановят кровотечение в желудке, надо поставить капельницу с протеином. На это осталось мало времени, но если вы хотите продлить ей жизнь, другого выхода нет.

Получив только что заполненный документ о выписке из больницы, она кладет его в сумку и покидает комнату медсестер. Войдя в туалет, чувствует, как ноги, до этого надежно поддерживавшие тело, подкашиваются перед унитазом. Ее начинает рвать. Вместе с мутным чаем выходит желтого цвета желудочный сок.

– Дура.

Она умывается, склонившись над раковиной, и трясущимися губами повторяет:

– Ты дура, Ёнхе. Если кому-то и можно навредить, так только самой себе. Это единственное, что ты можешь сделать по своей воле. Однако и это не получается так, как ты хочешь.

Она поднимает голову и в зеркале видит отражение своего мокрого лица. Глаза женщины, много раз во сне истекавшие кровью. Как ни промывай водой, это глаза, с которых не получалось стереть кровь. Однако сейчас на лице этой женщины нет слез. Как всегда, отражение в зеркале смотрит на нее молча, без всяких эмоций. Крик сквозь рыдания, звеневший в ушах совсем недавно, был настолько непривычным и грубым, что не мог быть ее собственным криком. Такая приходит к ней мысль.

Коридор шатается перед ней, словно она опьянела. Чтобы удержать равновесие, она напрягает все силы и шагает в сторону холла. Вдруг неожиданно в окна врываются лучи солнца, и сырое мрачное заведение наполняется светом. Давно здесь не видели солнца. Чувствительные к теплым лучам пациенты воодушевляются. В то время как они, суетясь, собираются у окон, к ней подходит женщина в обычной одежде. Она прищуривается. Старается разглядеть лицо женщины, стоящей в центре расплывающегося пятна. Это Хичжу. Должно быть, снова плакала, судя по красным глазам. Наверное, у нее очень доброе сердце. Или так проявляются болезненные перепады настроения.

– Что же будет с Ёнхе? Если сейчас она умрет…

Она берет Хичжу за руку.

– Спасибо вам за все.

Вдруг у нее возникает желание обнять эту плачущую женщину за крепкие плечи и прижать к себе. Однако она сдерживает порыв и переводит взгляд на пациентов, которые в возбуждении смотрят в окно. В настойчивых глазах отчаявшихся больных, кажется, сквозит желание пройти сквозь окно и оказаться за пределами стен. Эти люди здесь в заточении. Как и эта женщина. Как и Ёнхе. Она не обнимает Хичжу, потому что не может забыть главного: свою младшую сестру сюда определила она сама.

Из восточного коридора доносятся торопливые шаги. Два санитара несут на носилках Ёнхе. Только что с главной медсестрой она поспешно помыла и одела ее. Чистое лицо Ёнхе, которая лежит с закрытыми глазами, похоже на лицо сладко спящего после купания ребенка. Она отворачивается, не желая видеть, как грубые руки Хичжу тянутся к высохшей костлявой руке Ёнхе, чтобы пожать ее последний раз.

* * *

Сквозь лобовое стекло машины «скорой помощи» открывается вид густого летнего леса. Под косыми лучами послеполуденного солнца на деревьях ярко, словно возрожденные, блестят мокрые листья.

Она заправляет за уши Ёнхе пряди еще не высохших волос. Как сказала Хичжу, тело сестры стало легким. Кожа, покрытая мягким пушком, как у ребенка, белая и гладкая. Намыливая ей спину, на которой выступал каждый позвонок, она вспомнила детство: как они вместе с Ёнхе мылись по вечерам, как она терла ей спину, мыла голову.

Словно вернувшись в прошлое, она перебирает тонкие безжизненные волосы сестры. Вместе с мыслью, что они похожи на волосы Чиу, когда тот еще лежал завернутый в детское одеяльце, приходит воспоминание о тоненьких пальчиках сына, трущих бровь, и ей становится тоскливо.

Она достает из кармана сумки отключенный с утра мобильный телефон. Включает его и нажимает номер соседки.

– Это мама Чиу… Я была в больнице, у родственницы… Да, но неожиданные обстоятельства… Нет, без десяти шесть к главным воротам дома подъезжает автобус детского сада… Да, останавливается почти всегда точно в это время… Думаю, не очень поздно. Если придется задержаться, то заберу Чиу и снова вернусь в больницу. Как, вы уложите у себя?.. Я вам очень благодарна… Вы ведь знаете мой номер?.. Я позвоню вам немного позже.

Закрывая крышку телефона, она осознает, что давно никого не просила присмотреть за Чиу. После ухода мужа она взяла за правило каждый вечер и выходные дни проводить вместе с сыном и до сих пор выполняла это данное себе обещание.

У нее на лбу появляется глубокая морщина. Неожиданно почувствовав, как наваливается дремота, она откидывается назад, к окну. Размышляет с закрытыми глазами.

Чиу скоро вырастет. Сам будет читать, общаться с людьми. Как она объяснит ему все, что произошло в их семье? Ведь когда-нибудь слухи, передаваемые от одного к другому, дойдут и до его детского уха. Сын чувствителен по натуре и довольно часто болеет, однако пока растет добрым славным мальчиком. Сможет ли она помочь ему сохранить эти качества?

Она вспоминает два обнаженных тела, что сплелись друг с другом, как виноградная лоза. Конечно, этот образ шокировал, однако, как ни странно, со временем перестал восприниматься как нечто сексуальное. Их тела сплошь устилало поле, на котором цвели цветы, на ветвях зеленели листья, и он, и она, казалось, уже не принадлежали человеческому роду. Они двигались так, как если бы изо всех сил старались превратиться в другие существа, перестать быть людьми. Какие мысли владели им, когда он захотел создать такой фильм? Рисковал ли он всем, потерял ли он все в этом причудливом и диком образе?

– …Мамину фотографию унес ветер. Я посмотрел в небо, да, а там летит птица, и она сказала: «Я твоя мама»… Да, еще из птицы выросли две руки.