из комнат здания-пирамиды лежит Анна. Ее глаза закрыты. На шее красные следы от пальцев. По обе стороны кровати сидят Ани и Астхик. Молчат. Им страшно. Анна видит сон. Она сидит на скамейке в незнакомом саду. Какая-то женщина смотрит на нее и улыбается. Ее лицо блестит от солнца. Длинные черные ресницы закрывают синеву глаз.

– Спаси сестер и себя, – говорит она. – Гербер убьет тебя.

В небе, в лучах солнца, появляется Дэв. Размахивая огромными крыльями, он приближается, приземляется на песок и преображается.

Анна плачет от радости:

– Ты пришел! Пришел ко мне!

– Просыпайся, просыпайся, сучка! – слышится голос Гербера.

Анна не хочет, чтобы сон прервался. Она не дышит. Холодная вода заставляет ее дышать. Она открывает глаза и видит покрасневшие глаза отца, в его руках ваза с водой, и он снова выливает воду на ее лицо. Отец увеличился до огромных размеров, он достигает потолка, или же она, Анна, уменьшилась, превратившись в ребенка.

– Пап, прости, – шепчет она, – прости меня…

Гербер садится на кровать:

– Чего тебе не хватает? У тебя все есть, я все делаю для тебя. У вас есть дома, машины, личные телохранители. У вас есть все, о чем мечтают тысячи девиц. Но я понял одно: вы неблагодарные подлые сучки. Я должен подумать, что с вами делать.

Он хватает Анну за волосы, и из его колышущегося живота вылезает вторая голова. Крутя множеством глаз, она открывает огромную пасть, откуда стекают зеленые слюни.

– Папочка, разреши мне искупить мои грехи, – просит Анна.

Испуганные сестры даже не смотрят на отца. Они съежились в разных углах комнаты.

– Позволь обрадовать тебя, – продолжает Анна, задыхаясь. Боль в шее невыносимая, и голосовые связки повреждены. – Мы сделаем все, что захочешь. Дай нам шанс отблагодарить тебя за все. А потом можешь меня наказать, но не трогай Ани и Астхик, они ничего не сделали.

Гербер отпускает Анну. Лицо в животе накрывается слоями жира. Пуговицы на сорочке застегиваются. На белой рубашке остаются зеленые следы.

– Ладно, я дам тебе последний шанс. Еще раз убедись, насколько благороден твой отец. Другой бы на моем месте вышвырнул тебя с двадцатого этажа. А теперь скажи, кто был этот неопознанный летающий объект? Кого он унес с собой, что это была за сучка?

– Я встретила его на дороге, папа. Хотела вызвать у тебя ревность. Мы в последнее время мало общаемся, и я решила поиграть с тобой, но все плохо кончилось, прости.

– Врешь! Я все равно узнаю, кто они такие. А ты за ложь жизнью ответишь. Пока ты не расскажешь мне правду, я поочередно буду отрезать пальцы твоим сестрам. Ну что, поиграем?

Гербер вынимает из кармана гильотину для обрезания сигар.

В дверь стучат:

– Шеф, водитель Анны хочет вам что-то сказать. Говорит, что знает пацана.

– Ну вот и приехали, – произносит Гербер, – пойду потолкую с ним. Анна, ты похожа на свою мать. Только хуже. Она не перечила мне, просто нервировала своим присутствием. Но ты выводишь меня из себя, ты… ты…

Он выходит, закрывая за собой дверь.

– Держите их под замком. Я скоро вернусь, – слышится его голос за дверью.

Анна быстро встает с кровати.

– Мы должны приготовиться, – говорит она сестрам, – нужно искупаться, украсить комнату. Где косметика? Нужно выглядеть красивыми. Как только папа вернется, мы должны сделать все, чтобы он нас простил. Чтобы простил меня. Вам ничего не угрожает, будьте спокойны.

Сестры изумленно смотрят на Анну. Они потеряли последнюю надежду выжить. Они понимают, что скоро Анны не станет и, наверное, они тоже умрут. Но не отказывают сестре. Моются, прихорашиваются, наносят макияж. Может быть, это их последние часы, может, Анна вспомнила, как в детстве они вместе купались, красились, танцевали, и сейчас они совершают прощальный ритуал. Они украшают столы в комнате, осыпают пол вокруг кровати лепестками цветов.

В центре комнаты Анна ставит большое кресло. Рядом – круглый золотой стол, на него – вазу с фруктами. Гроздья черного винограда, свисая из вазы, ложатся на столешницу. Анна задергивает шторы, оставив тонкую синюю полоску света.

– Мы станцуем для папы. Все будет хорошо. Он нас не убьет.

Глаза Анны горят. Искупавшись и накрасившись, она надевает атласное белье и ложится на кровать, раскинув волосы. Сестры в коротеньких белых халатах садятся рядом.

В квартале женщин в черном на всех домах висят траурные флаги. Уличный туман обесцветил все вокруг. Окна закрыты, на улицах ни души. Ева шагает медленно, за ней, держась на большом расстоянии, идет Мэри. На Мэри старая, но хорошо сохранившаяся униформа, расшитая серебряными ножницами. Черные ножницы на ее лице тянутся от глаз до подбородка. Ветер гладит ее белые волосы. За спиной Мэри – знаменитый синий меч.

Ева идет по середине узенькой улочки. Она снимает капюшон и останавливается.

Занавески на окнах раздвигаются. Некоторые из женщин в черном выходят из домов. У всех бледные лица. Они окружают Еву. Одна, высунув голову из окна, кричит:

– Подлая тварь, ты еще жива и посмела явиться сюда?!

Она чем-то швыряет в Еву.

Другая, приблизившись, плюет в девушку:

– Бессовестная! Мои дети пошли за тобой, и никто из них не вернулся. Смотри!

Женщина вынимает из кармана фотографию, тычет ею Еве в лицо.

Третья подходит, хватает Еву за косы и трясет.

– Ты тут сдохнешь! Смотри на меня, ничтожество! Будь ты проклята! У меня не осталось слез! Я потеряла сыновей. Все было бы, как раньше, не явись ты со своей войной. Ты все испортила! Ты говорила, что все изменится. И что, что теперь? Ты жива, а моих детей нет, сука! Будь ты проклята!

Ева смотрит на нее, и из ее глаз текут фиолетовые слезы.

– Я никого не уговаривала участвовать в войне… Ваши дочери и сыновья были добровольцами.

– Замолчи, замолчи! – кричат женщины, теснее сжимая кольцо. – Ты использовала наших детей! Чтоб тебе провалиться сквозь землю, дрянь! Сколько человек пошли за тобой и не вернулись?!

Кто-то из них дергает Еву за одежду. Мэри входит в круг. Все отступают на шаг.

– Ваши дети умирают каждый день. – Мэри становится рядом с Евой. – Их эксплуатируют, скармливают гиенам. Их учат покорности, их убивают при обороне городских границ, в мирное время. Так или иначе, в этом городе рождаются трупы, смертники. Мы хотим, чтобы они были рядом с нами, были здоровы, счастливы, но не хотим бороться ради этого. Ваши дети боролись ради себя и ради своих семей, ради вас, а не ради Евы.

– Да, не хотим, чтобы они боролись, – отвечает какая-то старуха. У нее седые длинные