– Отец, – сказал он, – хотим попросить вас встретиться там с нами.

Я смотрел, как они ведут Шэя по галерее.

«Говори от сердца, – думал я, – чтобы она поняла, что твой дар стоит принять».

Мне заранее рассказали, как это произойдет. На Шэя наденут наручники и ножные кандалы. То и другое пристегнуто к цепи на поясе, и в таком виде он будет передвигаться под конвоем надзирателей. Его отведут в столовую, подготовленную для встречи осужденного с адвокатом. В основном, как объяснил начальник тюрьмы, при необходимости групповых занятий со злостными преступниками к полу привинчивали несколько металлических боксов – и заключенные помещались в эти ячейки, а адвокат садился на стул в столовой.

– Это групповая терапия, – с гордостью объяснил начальник тюрьмы Койн, – но преступники остаются в заключении.

Мэгги добивалась переговоров с глазу на глаз. Ей это не удалось, и она желала узнать, сможем ли мы встретиться в прозрачном боксе с перегородкой. Но нас было так много, по мнению администрации, еще и посредник, и Джун. Вообще-то, я видел, что в такие боксы набивалось до десяти родственников, пожелавших увидеться с заключенным. Как и Мэгги, я полагал, что неправильно ограничивать одного из участников встречи и привинчивать его к полу, как Ганнибала Лектера. Но на большее мы рассчитывать не могли.

Посредником была женщина по имени Абигейл Херрик из офиса генерального прокурора по содействию жертвам, которая имела опыт подобного рода. Они с Джун негромко беседовали, сидя возле приемной.

Войдя, я сразу направился к Джун:

– Благодарю, что пришли. Это очень важно для Шэя.

– Что меньше всего заставило бы меня это сделать, – сказала Джун, снова повернувшись к Абигейл.

Я проскользнул через комнату к месту рядом с Мэгги. Она замазывала стрелку на чулке розовым лаком для ногтей.

– У нас проблема, – сказал я.

– Да? Как он?

– Паникует.

Она подняла голову, и в неярком свете я скосил на нее глаза:

– Откуда у вас этот синяк?

– Я чемпионка Нью-Гэмпшира во втором полусреднем весе.

Раздался скрежет двери, и вошел начальник тюрьмы Койн:

– Все готово.

Он провел нас в столовую через металлоискатель. Джун и Абигейл даже не успели понять, что происходит, а мы с Мэгги уже вывернули карманы и сняли пиджаки. В этом заключается разница между тем, кто близко знаком с исправительным учреждением, и обычным человеком. Офицер в защитном снаряжении открыл дверь для Джун, и она вошла, продолжая с ужасом взирать на него.

Шэй сидел в коробке, напоминающей телефонную будку, намертво запаянную гайками, болтами и металлом. Его лицо виднелось сквозь прутья решетки. Едва я вошел в комнату, как он устремил на меня взгляд и встал.

В тот же момент Джун замерла на месте.

Абигейл придержала ее за руку и подвела к стульям, поставленным полукругом перед будкой. Мы с Мэгги тоже сели на эти стулья. За нашей спиной стояли двое надзирателей. Из кухни доносилось шипение мяса, которое, видимо, жарили на гриле.

– Что ж, давайте начнем, – сказала Абигейл и представилась: – Шэй, я Абигейл Херрик. Сегодня я буду посредником. Вы понимаете, что это значит?

Он замялся. Вид у него был такой, будто он сейчас отключится.

– Посредничество между жертвой и преступником дает жертве шанс встретиться с обидчиком в безопасной формализованной обстановке, – объясняла Абигейл. – Жертва получает возможность рассказать обидчику о физическом, эмоциональном и финансовом воздействии преступления. Жертва также имеет шанс получить ответы на любые давнишние вопросы по поводу преступления и принять участие в разработке плана по возвращению обидчиком долга в форме моральной или денежной компенсации. В свою очередь, преступник получает возможность взять на себя ответственность за свои поступки и действия. Все согласны?

Я недоумевал, почему этот процесс не практикуется для любого совершенного преступления. Разумеется, для надзирателей и других тюремных служащих это трудоемкий процесс, но не лучше ли встретиться с оппонентом лицом к лицу, чем делать посредником правовую систему?

– При этом процесс сугубо добровольный. Это значит, что, если Джун пожелает в любой момент уйти, она вправе это сделать. Но, – добавила Абигейл, – хочу подчеркнуть, что инициатором данной встречи был Шэй, и это очень хороший первый шаг. – Она взглянула на меня, на Мэгги, потом на Джун и, наконец, на Борна. – А сейчас, Шэй, – закончила Абигейл, – вам надо выслушать Джун.

Говорят, со временем горе стихает, но это неправда. Прошло уже одиннадцать лет, а мне больно все так же, как в тот первый день.

Взглянув на его лицо, рассеченное на сегменты металлическими прутьями, как на каком-нибудь портрете Пикассо, где сложить эти куски вместе невозможно, я вспомнила все. Это лицо, это проклятое лицо – последнее, что видели Курт и Элизабет.

Когда это только случилось, я стала заключать с собой сделки. Говорю себе, бывало, что примирюсь с их смертью, если только… – и тут я заполняла пропуски. Если только смерть каждого была быстрой и безболезненной. Если только Элизабет умерла на руках у Курта. За рулем я порой загадывала, что если до перекрестка светофор переключится на зеленый, то это было правдой. Я не признавалась себе, что иногда притормаживала, чтобы увеличить свои шансы.

Единственной причиной, почему я вылезала из постели в первые несколько месяцев, было то, что во мне кто-то нуждался. У новорожденной Клэр не было выбора. Ее надо было кормить, носить на руках, ей надо было менять подгузники. С ней я опускалась на землю, живя настоящим, а не цепляясь за прошлое. Я обязана ей спасением своей жизни. Может быть, еще и поэтому я решительно настроена отплатить ей тем же.

Но даже Клэр, о которой нужно было заботиться, спасала не всегда. Какая-нибудь мелочь могла пустить меня по нисходящей спирали: втыкая семь свечей в торт на ее день рождения, я вспоминала Элизабет, которой исполнилось бы четырнадцать. Я открывала коробку в гараже и вдыхала аромат миниатюрных сигар, которые Курт время от времени любил покурить. Я открывала баночку с вазелином и видела на поверхности отпечатки крошечных пальчиков Элизабет. Я брала с полки книгу, и из нее вылетал лист покупок, написанный почерком Курта: «Чертежные кнопки, молоко, соль».

Что я хотела бы сказать Шэю Борну о влиянии этого преступления на мою семью – так это то, что оно уничтожило мою семью. Мне хотелось бы, чтобы он увидел, как четырехлетняя Клэр, примостившись на ступеньках лестницы, внимательно рассматривает фотоснимок Элизабет и спрашивает, где живет девочка, похожая на нее.

Я бы хотела показать ему то место в построенной им комнате, бывшей детской Клэр, где на полу осталось пятно крови, которое никак не отмыть. Сказать ему, что, хотя несколько лет назад я закрыла пол ковром, превратив комнату в гостевую спальню, все равно не хожу через нее, а обхожу на цыпочках по стенке.