Сформулировав таким образом понятия права и власти, мы устраняем всякую возможность для их двоякого толкования или свободной интерпретации, тем самым делая шаг навстречу позитивного понимания социальных отношений, о котором в свое время мечтал Огюст Конт, основоположник социологии.

И тогда причину двоевластия следует искать в равном недостатке социальной власти как у думского Временного комитета и позднее Временного правительства, так и у Совета солдатских депутатов, при том, что каждый из них обладал некоторым объемом социального права. Между ними была, конечно, и разница: в первом случае думцы сами присвоили себе право, потому что формально указом царя Дума была распущена, и в Комитет объединились случайно оставшиеся или вернувшиеся в Таврический дворец бывшие депутаты. А во втором также случайно подобравшийся Совет получил его от восставших солдат. Как отмечал А. Ф. Керенский, «Дума стала неофициальной организацией наравне с Советом рабочих депутатов».[251]Но даже невооруженным взглядом можно заметить разницу в стоимости права Комитета и Совета.

За Советом стояли вооруженные солдаты, которые только что победили царскую власть со всей ее армией и государственным аппаратом. Можно сказать, что это были смертники, т. е. люди, пошедшие на смерть, которые не остановятся ни перед чем, потому что дорога назад могла привести их только на виселицу. Решимость Т. И. Кирпичникова и его товарищей «умереть с честью», а также унарная круговая порука подняли их социальный потенциал на величину, достаточную, чтобы назначить свою власть и диктовать ей свои условия. Но их право было сомнительного свойства, ему не хватало стоимости, потому что оно не опиралось на закон или хотя бы на всеобщую поддержку. А получить ее у широких слоев населения им бы вряд ли удалось, так как у них не было и не могло быть какой-то программы или плана относительно того, что делать дальше, и что давало бы им право вести людей за собой.

Тем не менее, революционные солдаты стали силой, которой в тот момент никто не мог противостоять, их социальный потенциал оказался наивысшим. И если царская власть не смогла противопоставить им ничего, то, что говорить о Временном комитете, никем не уполномоченном собрании частных лиц, и вышедшим из него Временном правительстве? Власть, которую он поспешил взять в свои руки, во многом была условной и тоже незаконной, потому что, и члены Комитета это прекрасно понимали, их права не были подтверждены ни обществом, ни государством.

Вспоминая события ночи с 27 на 28 февраля, А. Ф. Керенский отмечал: создание Совета «было расценено как критическое событие, ибо возникла угроза, что в случае, если мы немедленно не сформируем Временное правительство, Совет провозгласит себя верховной властью России».[252]Образовав «вдогонку» лишь временное правительство, члены Комитета подтвердили свой низкий социальный потенциал, низкую стоимость своего права. Фактически их правом стало ожидание Учредительного собрания; в случае его созыва они теряли даже это весьма сомнительное право на власть (наверное, поэтому созыв «учредилки» все время откладывался).

В этой связи интересен факт, который в своих воспоминаниях приводил генерал А. И. Деникин. По его словам, граф Ф. А. Келлер, «первая шашка России», отказался присягать Временному правительству и приводить к присяге ему свой конный корпус, так как не понимал «существа и юридического обоснования верховной власти Временного правительства».[253]Однако задачи, которые встали перед Временным правительством, требовали фундаментальных и немедленных решений. Имея власть без права, решить их было нельзя.

И действительно, поскольку мы все дети и все родители, то никто же не будет спорить с тем, что и право, и власть возникают в момент рождения человека и составляют главное содержание социальности. Родители получают власть над ребенком, т. к. обладают невероятной силой по сравнению с новорожденным, обладают разумом и опытом, кормят его и воспитывают, их социальный потенциал многократно выше потенциала ребенка. А ребенок получает право на социальную жизнь, в его детском состоянии вещь довольно хрупкую и с низким социальным потенциалом. Разница в потенциалах создает для родителей право. А их высокий социальный потенциал (в быту это называется авторитетом), помноженный на право, – власть. Родители реализуют свою власть в отношении собственного ребенка посредством права, но ровно до тех пор, пока его потенциал не приблизится или не сравняется с их потенциалом.

Так же и в социальных отношениях вообще – власть получает тот, у кого потенциал повышается за счет передаваемого ему социумом права, его власть растет за счет права. Убийство Лашкевича – это реализация власти солдата через право на выстрел, которое он получил от сослуживцев, и после этого решил судить офицера за его преступления против мирных граждан и одновременно защитить себя от последствий, к которым мог привести выход командира за пределы казармы.

Это то самое право, которое не мог реализовать безымянный фельдшер Поназыревского уезда, потому что у него не было власти. У Т. И. Кирпичникова как у фельдфебеля роты были и право, и власть, ее границы определялись воинским уставом, законом. Однако в той ситуации его естественное право оказалось выше социально дезориентированного закона благодаря кумулятивному действию социальной энергии группы – «делай как хочешь, мы от тебя не отстанем».

В современных средствах коммуникации, в блогах нередко проскальзывает мысль о том, что Февральскую революцию совершили солдаты запасных команд, которые хотели отсидеться в тылу. В этой связи нетрудно заметить, что те, кто стоял в первых рядах мятежа, в частности, Т. И. Кирпичников и его сослуживцы, были готовы действительно умереть «за свободу», потому что никто не мог сказать тогда, чем кончится их выступление. В своем восстании против закона они были до конца честны и самоотверженны.

За царя и отечество в тот момент почему-то никто не захотел умирать, офицеры разбежались и попрятались, вертикаль власти в центре и на местах буквально рассыпалась. При этом мы даже не можем представить себе, до какой степени отчаяния и ненависти должны были дойти солдаты, чтобы выйти из подчинения командиров и нарушить присягу. Столетиями русский солдат, воспитанный в духе чинопочитания, считался самым надежным, мужественным, неприхотливым. Для нас чинопочитание – это просто слово, а тогда это была жизнь.

«Собирает деревня сход; кто первый начинает говорить – старики, они старше, умнее, им и почет, – говорилось в «Памятке по чинопочитанию для нижних чинов». – Вспомни, как ты ломал шапку пред становым, урядником и даже старостой; готов был простоять с непокрытой головой целые часы, лишь бы тебе простили какую-нибудь вину, либо повременили бы податью».[254]Чинопочитание было образом жизни, оно впитывалось с молоком матери. А в армии оно являлось еще и юридической нормой: «Воинская дисциплина состоит в строгом и точном соблюдении правил, предписанных военными законами. Поэтому она обязывает точно и беспрекословно исполнять приказания начальства, строго соблюдать чинопочитание, сохранять во вверенной команде порядок…».[255]