После того как вручили Хрунько акт профсоюзной комиссии (второй экземпляр передали в министерство), дохлого коня вторично вывезли на свалку, срочно закупили где-то мясо, и питание детдомовцев улучшилось. Утром кроме традиционной каши, манной, пшенной или перловой дети стали получать хлеб с маслом и чай с сахаром. Обед на два блюда, на ужин картошка, жареная или варёная, капуста квашеная, чай. Директор, прежде уклонявшийся от служебной обязанности посещать уроки подчинённых, теперь вдруг то и дело отправлялся контролировать, причём именно тех учителей, которые проверяли работу столовой и составляли достопамятный акт. Жёстко разбирал уроки и, разумеется, низко оценивал профессиональное мастерство всех членов комиссии, дерзнувших бросить ему вызов.

На занятиях по физкультуре Валентин обратил на себя внимание преподавателя чрезвычайной лёгкостью, с какою перепархивал через «козла» и «коня». Опытный спортсмен, поджарый, мускулистый, с аскетично худой физиономией, преподаватель посоветовал записаться в легкоатлетический кружок, который сам же и вёл.

Валентин рос хилым, болезненным и всегда завидовал и брату, и одноклассникам, всем, кто сильнее, выше ростом, шире в плечах. В восьмом классе, живя в интернате, в отрыве от родителей, он по примеру других ребят занимался по утрам физзарядкой и, сам того не ожидая, перещеголял всех по приседанию на одной ноге – до тридцати раз выжимал. Однако же по-прежнему не мог никого побороть. «Хребтина у тебя хлипкая, – смеялись над ним ребята, – и руки, как у девчонки».

Третьяков и мысли не допускал, что увлечется спортом. Он полагал, что надо наращивать не мускулы, а умственный багаж. И всё ж таки не утерпел, стал посещать занятия легкоатлетической секции, оправдываясь перед самим собой соображением, что по два часа в неделю – не такая уж большая трата времени. После тренировок чувствовал удивительный прилив сил, жаль было покидать гимнастический зал, хотелось ещё и ещё крутиться, гнуться на гимнастических снарядах, на шведской стенке, на кольцах, на перекладине. Казалось, что все клетки организма переполнены мышечной радостью, и требовалось волевое усилие, чтобы укротить это животное буйство и вернуться к конспектам и учебникам.

Где-то через месяц преподаватель, вроде бы невзначай ощупав увеличившиеся и заметно потвердевшие икры Валентина, а также крутой взъем его стопы, вдруг предложил ему совершенствоваться в беге, дал прочесть брошюру на эту тему. Он стал тренировать Валентина по индивидуальной программе на городском стадионе, что примыкал к пединституту, и в полном смысле ошеломил, сказав, что с такими данными можно стать чемпионом республики по бегу на большие дистанции. Узнав, что родители начинающего спортсмена живут за городом в пяти километрах, посоветовал преодолевать это расстояние не шагом, а бегом.

В тот же вечер, а было это в середине недели, будущий чемпион республики помчался в детдом в трикотажном костюме и сандалиях. Столь неожиданная перспектива вскружила ему голову, хотя он и смеялся в душе над собою. Помня наставление преподавателя не спешить, Валентин, чтобы не сорвать дыхание, начал с мелкой рыси, скорость наращивал постепенно, пока не нащупал тот темп, который не утомляет, а напротив, доставляет удовольствие от движения. И с удивлением удостоверился в том, что размеренный бег для него так же естествен, как неторопливая ходьба или состояние полного покоя. Ноги безостановочно выполняли заданную им работу, и казалось, что такое необременительное движение может продолжаться бесконечно долго.

Где-то в середине октября Вера Морозова после первого урока, когда все девочки устремились в коридор, подошла к Степаниде Мелентьевне, уставилась на неё сияющими от счастья глазами, намереваясь что-то спросить и вроде бы не решаясь это сделать.

– Что тебе, Верочка?

– Можно, я буду вас мамой называть?

Жаром полыхнуло в лицо Степаниде Мелентьевне, и слёзы прихлынули к глазам, вот-вот прольются. Усилием воли она удержала их, лихорадочно соображая, что ответить. Ни в коем случае нельзя было обидеть чувства ребёнка, но и позволить именовать себя матерью тоже было бы опрометчиво. Вслед за Морозовой и другие девочки стали бы называть её матерью, что вызвало бы всплеск ярости у Хрунько и всех, кто рукоприкладствовал, кто был уверен, что только жестокостью можно управлять детдомовцами. Не исключено, что они попытались бы такое доверительное отношение четвероклассниц к своей учительнице представить в ином свете, все извратить и на педсовете дать нагоняй Третьяковой за то, что нарушает официальный порядок, устанавливаемый инструкциями и циркулярами.

На эти догадки Степанида Мелентьевна потратила буквально несколько секунд. Она молча привлекла к себе ученицу, прижала её голову к своей груди. Та, подрагивая плечами, прижалась к своей учительнице и замерла. Девочка поняла, что Степанида Мелентьевна откликнулась на её просьбу сердцем, что она любит её, Верочку, по-матерински.

Материнские чувства к Вере Морозовой вылились в намерение удочерить её. Ночью Степаниде Мелентьевне не спалось, она дождалась, когда муж в полусне пошевелится, укладываясь поудобнее, и прошептала ему на ухо:

– Ты спишь, Леша? Я, знаешь, что надумала? А что если нам взять Морозову в семью?

Тот тяжело вздохнул, помолчал, но не запротестовал, потому что привык во всём полагаться на свою волевую супружницу. Ответил уклончиво:

– Надо подумать, – что, конечно же, означало в принципе согласие.

Впрочем, Степанида Мелентьевна ничего иного и не ожидала. Однако ж следовало как можно убедительнее доказать разумность своего намерения и утвердить его как совместное решение.

– Жалко девчонку. Просила разрешения мамой меня называть. Ну, помнишь, я тебе рассказывала.

– Да-да, помню, – пробормотал Третьяков и вновь глубоко вздохнул.

– Что вздыхаешь? Что, не прокормим разве? Где пятеро, там и шестеро наедятся из одного котла.

– Так это, конечно, само собой, – поддакнул Алексей Иванович. – Только о её родителях надо узнать. Личное дело посмотреть. Сама-то она что говорит?

– Мать умерла, отец на фронте погиб.

– Уточнить надо. Не так-то просто удочерить или усыновить ребёнка.

Идея пополнить состав семьи взбудоражила, обрадовала всех Третьяковых. Не видевшие её, знавшие о ней только по рассказам матери и Валентин, и сёстры его уже заочно полюбили Верочку Морозову и готовы были опекать её. Вспоминали, с каким восторгом пять лет назад встретили неожиданное прибавление в семье: Лизу-заскребышку Степанида Мелентьевна родила в возрасте 44 лет.

Но вскоре выяснилось, что отец Морозовой не погиб, а пропал без вести, и пока не было доказательств, что его нет в живых, удочерять его дочь закон воспрещал. Опечалились Третьяковы, словно по трагической случайности потеряли близкого человека. Чем больше семья, тем она счастливее, дружнее, тем веселее, интереснее жить, – так им думалось. И ни за что они не поверили б, если сказать, что доживут до таких времён, когда родители, не стыдясь, станут отказываться от третьего ребёнка, оставлять его в роддоме, обрекая на горькое сиротство.