Рано утром Филандер сходил в прачечную, где работала Джезебел, и сообщил хозяину, что она заболела. Однодневное отсутствие ей простят; если очень повезёт, простят и два дня. На третий день на место Джезебел у бельевого катка возьмут другую женщину, а её товарки даже не вспомнят её имя.

– Я придумала, – заявила Темпест. – Нам не обязательно идти в полицейский участок. Здесь ошивается достаточно полицейских, которых мы можем просто расспросить о Джез.

– Но это бессмыс…

– Баундерби, – перебила она его.

Филандер плотно сжал губы и принялся размышлять.

Темпест шутя боднула его в подбородок:

– Скажи: «Темпест, какая превосходная идея!»

– Баундерби – самый ленивый полицейский от Дувра до Эдинбурга. – А может, и дальше, просто Эдинбург был самым северным городом, который пришёл на ум Филандеру.

Сержант Руперт Баундерби, весивший добрых три центнера, с утра до ночи сидел в пабе через три улицы отсюда, принимая прошения окрестных пьяниц и бездельников, которым взбрело в голову пожаловаться на чьё-то плохое обращение. Больше он всё равно ни на что не годился – и меньше всего на то, чтобы патрулировать улицы, ибо толстяк Баундерби передвигался с большим трудом, – начальство держало его на этой необременительной должности ради всеобщего спокойствия. Официально он считался кем-то вроде участкового полицейского, доверенного лица для общения со сбродом Сент-Жиля, однако никто уже давно не принимал его всерьёз – за исключением разве что тех, кто уже пропил последний разум. Так как пристрастие к алкоголю не входило в число его пороков, он коротал время за чтением «Грошовых ужасов», которые предпочитал покупать исключительно у Темпест, питая к девочке слабость.

– Всем известно, – возразил Филандер, – что по вечерам, как только он доползает до другой стороны Оксфорд-стрит, он попросту выкидывает все жалобы, собранные днём.

– Возможно. – Темпест с неугасающим энтузиазмом тянула его за руку. – Но Баундерби в курсе дел. По утрам в участке он слышит полицейские новости, днём через него проходят все жалобы местных дураков и сумасшедших. Если Джезебел где-то видели, он узнает об этом одним из первых.

Не прошло и десяти минут, как они уже сидели перед Баундерби, который явно обрадовался оказаться в обществе хорошенькой Темпест, но его радость омрачало то, что она явилась к нему в сопровождении Филандера. При этом Баундерби не принадлежал к типам, бросавшим плотоядные взгляды на молоденьких девочек. Филандер сомневался, что сержант Баундерби вообще способен питать нежные чувства к чему-либо, кроме горячих пирожков и жареной кровяной колбасы. Возможно, он и правда от души желал Темпест лучшей судьбы. Просто оборванный мальчишка в дырявом сюртуке и помятом цилиндре не казался ему лучшей судьбой. Что ж, его можно было понять.

Прежде чем начать беседу об истинной причине их визита, Темпест заговорила с Баундерби об убийстве Птолеми и поинтересовалась, напала ли полиция на след убийцы. Сержант сидел на своём привычном месте возле окна, выходившего на Браунлоу-стрит, переплетя пальцы на толстом животе, и важно кивал. Только когда до него дошло, что Филандер – брат пропавшей, его лицо помрачнело.

– Вы ведь знаете пешеходный туннель под Темзой, – начал он, колеблясь.

– Его каждый знает, – ответила Темпест.

Туннель открыли почти сорок лет назад. Его прорубили в горных породах, пролегающих под речным дном. Он стал проектом столетия, первым в своём роде сооружением в Лондоне. Однако вскоре после его открытия в 1843 году обнаружилось, что лондонцы боятся ходить по тёмному душному проходу. Сначала его начали избегать законопослушные горожане, затем к ним постепенно присоединились и все остальные. Вскоре городским старейшинам пришлось взглянуть правде в глаза: никто не желал пользоваться подземным путём, ведущим с одного берега Темзы на другой, по доброй воле, поэтому туннель закрыли и около десяти лет назад передали в ведение железнодорожной компании. Железнодорожники вроде бы собирались приспособить туннель под городскую подземку, однако до сих пор там даже не проложили рельсы. Официально туннель был закрыт, и жители Лондона не имели к нему доступа, на деле же там собирался всякий сброд, а все остальные за версту обходили заброшенную арку, за которой скрывался вход под землю.

Баундерби перевёл взгляд с Темпест на Филандера и обратно, затем снова обратился к девочке. Пренебрежительное выражение сползло с его лица, напротив, у него, казалось, не хватает духу посмотреть Филандеру в глаза.

– Сегодня утром там нашли девушку, светловолосую. Ребята говорили, при жизни она была хорошенькой. Ей крепко досталось. По возрасту вроде подходит. И одета похоже.

Филандеру показалось, что паб, улица за окном, даже Темпест и Баундерби дрожат и растекаются и на место реальности приходит расплывчатый мир теней.

Он не слышал, что они кричали ему вслед, краем глаза он лишь заметил, как Темпест, вскочив с места, опрокинула стул и с озабоченной физиономией ринулась вслед за ним на улицу. Юноша без оглядки бросился сначала к Темзе, а затем вниз, к воротам в лондонскую преисподнюю.

Поспешно взбираясь по лестнице к своей квартирке на четвёртом этаже, Мерси обнаружила на половицах неприметные следы: как будто в них втыкали что-то острое. Затем она увидела дырку, зияющую в двери в конце коридора. Пол перед дверью был усыпан мельчайшими опилками, словно его занесло песком.

Она отперла дверь и толкнула её – точнее, то, что от неё осталось, – внутрь. Комната была погребена под слоем бумажных обрезков, матрац – вспорот и выпотрошен. Птичья клетка валялась на полу, вероятно, при падении дверца распахнулась; прутья её были исцарапаны и изрезаны, как будто кто-то в приступе ярости пытался распилить ножом металл.

– О нет, – прошептала Мерси. Она опустилась на колени перед клеткой и стала ворошить обрезки, тщетно пытаясь обнаружить останки её маленьких обитателей. Бумажные клочки, некоторые микроскопического размера, словно конфетти, полностью застилали пол. Ножницы уничтожили все страницы, которые только попались им под лезвия. Никаких признаков оригами Мерси не обнаружила.

Вдруг сверху послышался робкий шелест: Мерси подняла глаза и увидела обеих бумажных птичек, трогательно прижимавшихся друг к другу, на верхней полке. Они возбуждённо закивали острыми головками. Ножницы не смогли добраться до них: оригами сидели слишком высоко.

С облегчением вздохнув, Мерси пробормотала что-то утешительное своим питомцам и пробралась к письменному столу. Выдвинув ящик, она обнаружила, что тёмно-коричневая кожаная папка с Всезнайкой лежит на прежнем месте цела и невредима.

Она смахнула бумажные клочки со стула, села и положила ветератора на стол. На столе не осталось ни одного целого листа: ножницы постарались на славу.

Секунду помедлив, она открыла застёжку кожаной папки. Девушка едва успела приподнять папку над столом, как та, словно живая, вырвалась у неё из рук и распахнулась. Когда из папки, словно живые, друг на друга полезли сотни и тысячи страниц, буквально за минуту образовав бумажную пирамиду, Мерси вместе со стулом чуть не опрокинулась назад. Вверху конуса показались нос-картошка и уже знакомые ей жёлтые глаза, внизу из-под стопки бумаги вылезли шесть толстых пальцев, – и вот Всезнайка уже стоял перед ней, возбуждённо хватая ртом воздух и вращая глазами. Одним прыжком он соскочил со стола и приземлился у ног Мерси.