Я неохотно киваю. Перед глазами проносятся обрывочные образы: стволы деревьев, кровь, пляшущие огни фар.

– Ну, не исключено, что вы еще вспомните. Проблемы с памятью… – он намеренно избегает слова «амнезия», – …бывают вызваны не только физическим воздействием. Иногда они в большей степени связаны со стрессом.

В первый раз я смотрю ему прямо в глаза.

– В каком смысле?

– Ну… это все-таки не моя специальность, я работаю с черепно-мозговыми травмами. Но иногда… иногда мозг подавляет то, с чем психика в данный момент не в состоянии справиться. Если угодно, своего рода… защитный механизм.

– С чем именно моя психика сейчас не в состоянии справиться? – жестко спрашиваю я.

Он улыбается и снова хлопает меня по ноге. Я заставляю себя не вздрагивать.

– Вам пришлось нелегко, Леонора. Может, вы хотели бы видеть кого-то из родных? Вашей маме мы уже сообщили. Но, насколько я понимаю, она в Австралии?

– Да.

– Кто еще может к вам приехать? Бойфренд? Партнер?

– Нет у меня никого. Пожалуйста… – Я больше не в силах терпеть агонию неизвестности. – Пожалуйста, пригласите сюда полицию.

– Хм… – Он встает, заглядывает в мою карту. – Я думаю, вы еще не готовы. Мы уже сказали им, что вы не в состоянии отвечать на вопросы.

– Я хочу говорить с полицией!

Только они могут дать мне ответ. Я должна их видеть. Я смотрю на врача, он делает вид, что вчитывается в мою карту. Наконец с раздраженным вздохом кладет карту на положенное ей место в изножье кровати.

– Хорошо. Сестра Макинтайр будет присутствовать. – Он поворачивается к медсестре. – У них полчаса, и пусть с ней помягче, никакого давления. Если мисс Шоу сочтет их вопросы слишком…

– Я поняла, – коротко бросает медсестра.

Доктор Миллер протягивает мне ладонь, я ее пожимаю, стараясь не смотреть на царапины и пятна крови на своей руке. Он собирается уходить.

– Погодите! – вдруг спохватываюсь я. – Можно мне сначала душ принять?

– Можно. Только не душ, а ванну. Повязку на лбу мочить нельзя. Так что я разрешаю ванну, если обещаете держать голову над водой.

И он выходит.

Чтобы отсоединить меня от машины, требуется время. На мне куча сенсоров, катетеров, иголок, а в довершение всего между ног я, похолодев, обнаруживаю урологическую прокладку. Судя по объему, не пустую. Я что, теперь хожу под себя?! Мочой не пахнет, но это еще ни о чем не говорит…

Я поднимаюсь с кровати. Медсестра подставляет мне руку. Я хочу оттолкнуть ее, но вместо этого хватаюсь, как утопающий за соломинку, потому что шатает меня жутко. Так, повиснув на медсестре, я болезненно ковыляю в ванную.

Свет под потолком загорается автоматически. Медсестра наливает воду, помогает мне справиться с завязками на сорочке.

– Дальше я сама, – говорю я.

У меня все сжимается от мысли, что надо раздеваться перед чужим человеком, пусть даже перед медиком. Сестра качает головой.

– Извини, я не могу оставить тебя в воде без присмотра, мало ли что…

Я смиренно киваю, вылезаю из своего кошмарного подгузника. Медсестра тут же его убирает, так что я не успеваю посмотреть, испачкан ли он. Скидываю на пол сорочку, зябко ежась от ощущения наготы, хотя в ванной жарко.

Со стыдом я понимаю, что от меня пахнет. Воняет страхом, потом и кровью.

Держась за руку медсестры, я неловко забираюсь в ванну, хватаюсь за поручни и опускаюсь в обжигающую воду.

– Слишком горячая? – быстро спрашивает медсестра.

Я качаю головой. Не слишком. Слишком быть не может. Я бы в кипяток окунулась, чтобы отмыться.

Когда я наконец устраиваюсь в воде, меня потряхивает от усталости.

– Разрешите, я теперь одна поб-буду… – неловко прошу я.

Медсестра раскрывает рот, и я уже вижу, что она мне откажет, и это вдруг становится совершенно невыносимо – постоянное внимание, навязчивая доброта, неусыпный контроль.

– Пожалуйста! – восклицаю я чуть более резко, чем следует. – Бога ради, не утону я, тут воды-то всего ничего!

– Ладно, – неохотно сдается медсестра. – Только не вздумай сама вылезать! За веревку подергай, я сразу приду.

– Хорошо.

Неприятно признавать поражение, но вылезать самой и правда рискованно.

Медсестра выходит, оставив дверь слегка приоткрытой. От воды поднимается пар. Я лежу, прикрыв веки, отгораживаясь таким нехитрым образом от постоянного наблюдения, от больничных запахов и звуков, от гула люминесцентных ламп над головой.

Я провожу ладонями по исцарапанным, избитым рукам и ногам. Засохшая грязь и кровь размокают и растворяются в воде. Я пытаюсь вспомнить, зачем бежала через лес, почему у меня на руках кровь. Пытаюсь вспомнить, хотя не уверена, что вынесу правду.

Медсестра помогает мне вылезти, я вытираюсь, разглядывая незнакомые раны и швы на теле. На голенях спереди я вижу глубокие неровные царапины. Кожа рассечена, как будто я продиралась через колючки. На ступнях и ладонях порезы – бежала босиком по битому стеклу, прикрывала лицо от летящих осколков.

Наконец я подхожу к зеркалу, стираю с него конденсат и вижу себя впервые после аварии.

Моя внешность никогда не привлекала к себе внимания. Я не заставляла людей оборачиваться мне вслед – как красотка Клэр или амазонка Нина. Но и уродиной я никогда не была. Теперь же, глядя в истекающее каплями зеркало, я понимаю: если бы я сейчас увидела такое лицо на улице, то отвернулась бы от страха и жалости.

Огромная повязка на голове лишь усиливает ощущение, что у меня мозги едва на месте держатся. То, что щеки расцарапаны, – ерунда, хуже два темно-бурых фингала, расплывшихся под глазами аж до скул, где их границы становятся бледно-желтенькими. Один, что справа, особенно роскошен, второй чуть поменьше. Словно мне дважды дали в глаз. Тем не менее я жива, а кто-то нет.

От этой мысли я прихожу в себя, ныряю в больничную сорочку и ковыляю навстречу миру.

– Что, впечатляет? – медсестра добродушно усмехается. – Не переживай, перелом основания черепа не подтвердился. Так что все нормально, просто удар по лицу. Или два.

– Перелом основания?..

– Очень опасная травма. Синяки под обоими глазами могут быть симптомом. Но тебе сделали рентген и томограмму, все в порядке. А синяки сойдут, оглянуться не успеешь.

– Я готова. Зовите полицию.

– Солнышко, ты уверена? Ты можешь еще подождать, сил набраться…

– Уверена, – твердо отвечаю я.

Я снова в постели, полулежу, сжимая в руках чашку. Медсестра утверждает, что это кофе. Враки – разве что только в результате черепно-мозговой травмы у меня пострадали вкусовые рецепторы.