защиту от этого довода. Да, возможно, Жакар ее бросил. Но этого еще недостаточно, чтобы сдавать его Тибо. Несмотря на всю ее порочность, у нее был собственный кодекс чести. Своя любовь и свое самолюбие. И они сияли, несмотря на грязную комнату и полное унижение, сияли как камни той сказочной подвески, которую Жакар рискнул ей подарить. Честь и любовь, нетронутые, переливающиеся: всю ночь она начищала их до блеска, чтобы они сверкали в темноте. Даже отгороженная от мира, униженная, она продолжала жить в победоносном сиянии, будто предначертанном ее именем.

Тибо заметил ее безучастность и сменил тактику:

– Ты послужишь мне приманкой. А взамен я смягчу наказание, которое, к слову, может стать для тебя трагическим. Государственная измена – это серьезно.

Виктория думала быстро. Она видела в роли приманки три преимущества: во-первых, так она узнает, лжет король или нет. Во-вторых, если король сказал правду, тайная встреча выгоднее Жакару, чем лобовая атака, в которой у Тибо будет превосходство и в числе людей, и в вооружении; и сама она, если повезет, сможет подстроить какую-нибудь заминку, чтобы помочь своему любовнику выйти сухим. А в-третьих – и это главное – теперь она может торговаться.

– Я хочу помилования, не меньше.

Тибо мрачно рассмеялся, сам удивляясь своему смеху. Разумеется, этой же ночью он отпустит Викторию на волю в обмен на Сири. Но эти несколько часов она остается его пленницей, и он не будет дарить ей надежду.

– Помилования? Исключено.

– Тогда ничего не будет.

– Ты пропала, Виктория.

Он развернулся к двери. Видя, что ее последний шанс вот-вот покинет комнату, она резко сменила курс.

– Хорошо.

Тибо подошел снова.

– Хорошо, ваше величество, – поправил он.

– Хорошо, ваше величество, – повторила она безучастно.

– Нет-нет. «Хорошо, ваше величество», с чувством и почтительно.

– Хорошо, ваше величество.

Вид у нее был, будто ей скормили лимон.

Тибо высунулся в коридор, потребовав перо, чернила и бумагу. Бумага была обычная, а не вощеная, для голубиной почты, и Виктория поверила, что король правда знает, куда нужно доставить письмо.

– Я диктую, ты пишешь: «Король лично приведет меня сегодня в полночь на мыс Забвения. При нем будет один свидетель и холодное оружие. Приходи так же, таково условие».

– Дуэль? – воскликнула она, и глаза ее заблестели.

– Молчи. И пиши.

То, что вызов написан рукой Виктории, могло выглядеть малодушием со стороны Тибо, но если у Жакара есть сердце, то так он не уклонится.

– Я хочу, чтобы он был уверен, что письмо – от тебя. Настаивай. Прибавь, что нужно.

Она дописала: «Приходи, Жак, умоляю. В.»

– Жак? Ладно…

Он вырвал у нее из рук письмо и вышел, хлопнув дверью.

Письмо Жакару было сложено в несколько раз, чтобы уместиться в небольшую капсулу, которую прикрепили к лапке голубя. Голубевод откормил его, не жалея льняных семян и рыбьего жира, вымыл теплой водой с яблочным уксусом, высушил на солнышке. И отпустил голубя скрепя сердце. Чемпион исчез за пару взмахов крыльев; своей новой голубятни он достигнет в два счета.

Тибо закрылся в кабинете и запретил себя беспокоить. Ему тоже нужно было написать пару писем. Во-первых, он не мог дольше откладывать последний совет Блеза де Френеля. Страшный совет. И рука его дрожала не столько из-за незажившего запястья, сколько из-за того, с каким трудом он заставлял себя выразить мысль на бумаге. Клеман де Френель всегда называл его плохой почерк одной из множества загадок природы, но сейчас он был хуже, чем когда-либо.

Он рвал черновик за черновиком и скоро был вынужден попросить еще бумаги. Манфред принес новую стопку, заметив мимоходом, как множество бумажных комков расправляется на углях в камине. Внутри поднялось неодобрение: Бумага – дорогой товар, во времена экономии следовало бы взвешивать слова получше. Но поскольку сам он умел взвешивать слова, он промолчал.

Минул еще час.

«Ваше величество король Фенелон,

С тяжелой душой пишу я это письмо, надеясь, что оно никогда не пригодится. Оно касается будущности моего королевства.

Мы с вами оба, и Вы, и я, вышли из одной великой семьи, но ветвь Краеугольного Камня можно объять в немногих словах. Единственная моя прямая наследница, принцесса Мириам, ныне находится не под моей опекой по причинам, о которых я умолчу. Из прочих родственников остается лишь моя двоюродная бабушка, которая всегда избегала политики. У меня есть также два дяди по отцовской линии: один живет в Сириезе и по причине слабого здоровья не может вернуться на родину; второй – давно почил. Единственный его сын, мой двоюродный брат, стал отшельником, и никто не видел его уже десять лет. Другие двоюродные брат и сестра из семейства Отой приходятся мне родней по материнской линии и не имеют кровной связи с Альбериком.

Если я стану жертвой роковой случайности, корона по праву перейдет моему брату Жакару. Он повергнет наш остров в жестокую диктатуру. Будучи в ответе за свой народ и его благополучие, я прошу Вас о нижеследующей милости: считать моим посмертным желанием, чтобы возглавляемое Вами отеческое королевство Бержерак помешало Жакару воцариться, в том числе и силой, ибо иного способа не будет. Я хочу, чтобы Краеугольный Камень на необходимый срок перешел под Ваше покровительство.

Если один монарх просит другого захватить его земли, то делает он это без радости в сердце. Моя просьба – следствие крайней необходимости.

Я смею также надеяться, что моя супруга, королева Эма Беатрис Эхея Казареи и мой приемный сын Лисандр, рожденный в Бержераке, найдут приют под Вашим крылом.

Пусть единственным ответом на это письмо станут слова посыльного.

Преданный Вам крестник,

Король Краеугольного Камня Тибо».

Послание будет доверено капитану первого отплывающего в Бержерак корабля. Поскольку Фенелон и без того был втянут в войну на два фронта, с таким же успехом можно было запечатать его в бутылку и кинуть в море, но другого выхода у Тибо не было.

Теперь же ему предстояло составить второе письмо. И хотя было оно очень кратким, на него ушло в три раза больше времени и в четыре раза больше бумаги. Запечатав конверт, он в изнеможении убрал его подальше в стол.

Письмо было для Эмы.

25

Овид тоже чувствовал себя не в своей тарелке: по настойчивой просьбе Тибо на похоронах Блеза именно он должен был нести охрану. А значит, ему придется явиться на кладбище (и даже стоять у самой могилы). Всю ночь он мысленно проделывал один и тот же путь: по дорожке, через розарий, потом через парк с ланями и рощицу