– Ты запираешь свою дочь в клетке, как и свою кошку. И если ты оторвешь мне голову, ничего не изменится! Ни в твоей, ни в ее жизни. А могло бы! Ее жизнь могла бы быть лучше… Ты можешь… Но ты не даешь ей жить! И себе! Ты тоже в клетке!

Поднял за шею вверх, и глаза налились кровью. Таким злым я никогда его не видела, мне казалось, передо мной не человек, а дикая зверина. Кожа вспыхнула болью, потянуло мышцы. Я должна была молчать. Должна была прикусить язык. Но точка невозврата пройдена.

– И тебе не дам… – прошипел мне в лицо и сдавил пальцы так, что я успела лишь схватить воздух и захрипеть.

– Папа! Нет! Не надо!

Резко обернулся, и лицо разгладилось мгновенно. Пальцы разжались, он отшвырнул меня, как тряпичную куклу, и я, оцарапавшись скулой о перила моста, рухнула на землю, задыхаясь и отползая назад, подальше от взбесившегося зверя, пытаясь отдышаться. Девочка никуда не уехала. Она сидела в своем кресле и смотрела на нас. Нет, в ее глазах не было ужаса, не было и особой жалости ко мне. В них была мольба… она даже ладошки сложила вместе и трясла ими. Наверное, так же другие дети выпрашивают жизнь для котят, которых собрались утопить, или просят не выбрасывать бездомного щенка.

– Не надо… она хорошая. Не обижай ее.

– Я сказал, в дом вернись.

Стоит, сцепив руки за спиной. Боком ко мне. Огромный, как исполинский утес, заслоняет собой даже солнце. И отчеканенный, резкий профиль выступает на фоне неба. Напротив света вся его фигура кажется огромной тенью. Иногда мне кажется, что в нем собралась вся тьма вселенной и загустилась, растекаясь вязким маревом по его венам.

– Пожалуйста. Не трогай ее. Она мне нравится.

– В дом!

Указал пальцем на здание.

– Сейчас же! – нет, на нее Хан не кричал. Его тон не терпел возражений, но был иным.

Девочка развернулась в кресле и поехала в сторону дома, а я встала на ноги, придерживаясь за поручень моста. Это было необыкновенное зрелище. Я никогда не представляла, насколько может измениться хищник рядом со своим детёнышем. В нем изменилось абсолютно все, даже осанка, выражение лица, мимика. Густые брови поползли вверх, уголки рта опустились, и в глазах появилось болезненно-растерянное выражение. На какие-то мгновения. Когда она просила. А он не смог отказать. Но ведь это не любовь к ребенку. Что угодно, только не любовь. Такие не умеют любить. Это слово не созвучно с его сущностью. Он даже не подозревает, что это такое.

Когда девочка исчезла из вида и за ней закрылась дверь, Хан обернулся ко мне. В глазах уже нет такой обжигающей ненависти. Он успокоился.

– Не подходи к ней, ясно? Если жить хочешь!

Судорожно сглотнула, но горло болело, и я закашлялась. Дернул к себе за шиворот и посмотрел на мое лицо вблизи. На шею. Провел по ней пальцами. Изучая. И я не могла понять, что это за порыв? Рассматривает следы от своих пальцев или считает, что недостаточно придавил? Потом схватил меня под руку и потащил в сторону дома. Приволок на кухню, где Зимбага отдавала распоряжения насчет ужина.

– Займись ею. Она упала.

Швырнул меня на молодую женщину и скрылся в недрах своего чудовища-дома, такого же страшного, непонятного и непостижимого, как и он сам.

– Что ты натворила?

Я судорожно выдохнула.

– Познакомилась с Эрдэнэ.

Зимбага тут же осмотрелась по сторонам и толкнула меня к стулу.

– Зачем ты это сделала? Я предупреждала тебя забыть о ней!

– Так получилось.

Женщина убрала волосы с моего лица и повернула на свет. Тронула скулу кончиками пальцев, и я вздрогнула от боли.

– Он мог тебя убить… очень странно, что ты еще жива. Охранник уже давно ушел на корм рыбам.

Пропустила последнее предложение. Об этом не думать сейчас. Ни к чему не приведет. А ужасаться бесполезно. Я перехватила ее руку.

– Но это же абсурд. Девочка не общается с людьми, живет в затворничестве. Почему нельзя с ней общаться? Почему никто не должен к ней подходить? Что за бред?

Зимбага убрала мою руку и смазала ссадину какой-то мазью. Начало слегка щипать и греть кожу.

– Потому что, когда ты исчезнешь, ей будет больно. Потому что ты – это ненадолго. Он не хочет причинять ей боль. Он заботится о ней, как умеет, ограждая от всего, что может ранить. Тебе его не понять.

Я нахмурилась, позволяя Зимбаге смазывать синяки.

– Любовь не может ранить. Любовь созидает и оживляет. Как можно ограждать от любви?

– Он не знает, что это такое. Его не любили, и он не умеет.

– Это чудовищно!

– Неужели? А ты думаешь, ты умеешь любить?

Я думала, что смогу сразу ответить на ее вопрос, но отчего-то не смогла.

Когда Зимбага вывела меня в коридор, я шла к себе в комнату и думала о ее словах, чувствуя все еще хватку на своем горле и слыша у себя в голове ее голос.

«Потому что, когда ты исчезнешь, ей будет больно. Потому что ты – это ненадолго»

Я остановилась и подошла к окну. Внизу вольер Киары. И кошка ходит по нему взад и вперед. Но ведь какую-то привязанность этот монстр умеет испытывать. Чем-то они ему дороги – девочка и тигрица. Но не я. Но ведь и я до сих пор жива и гуляю по клетке, меня так же кормят…

Домой я вернуться уже не смогу, он мне не даст. Как Хан сказал – я никто. У меня нет прав. Я ненадолго. Я эпизод.

Нет. Я не хочу быть эпизодом. Я хочу стать свободной, хочу быть живой, хочу увидеть маму Свету. И у меня нет иного выхода, кроме как попытаться все изменить. Иначе я, и правда, никто. Несколько секунд стояла на месте, потом повернулась на пятках и быстрым шагом вернулась на кухню, подошла к Зимбаге, развернула ее лицом к себе.

– Я хочу быть надолго. Научи меня быть надолго. Ты знаешь его лучше меня. И я хочу его знать. Хочу быть настоящей женой.

И на ее лице появилась улыбка. Не сразу, сначала заиграла в уголках глаз, потом на губах, пока они не растянулись, преображая внешность всегда угрюмой женщины. Она провела руками по моим волосам, расправила мои плечи.

– Сначала узнай себя.

– Себя?

– Узнай свое тело, не бойся его, познакомься с ним и полюби его, научись доставлять себе удовольствие. Женщина соблазнительна, когда знает себе цену, когда знает, что такое наслаждение. И хочет получать его снова и снова…

Краска прилила к моим щекам. Я не сразу поняла, что она имеет в виду.

– Как это?

– Изучи свою плоть. Испытай оргазм. Сначала сама с собой. Ты когда-нибудь трогала себя в ванной?

Отшатнулась от нее, как от прокаженной. Со мной никто и никогда не говорил на такие темы, особенно так откровенно. Прямо в глаза.

– И… при чем здесь это? – промямлила едва слышно, трогая покрасневшие щеки.