— Я хочу, но это продолжает случаться.

— О, боже, мне невыносимо думать, что заставляю тебя плакать, — сказал он, услышав, как дрогнул мой голос. — Клэр, обещаю, я буду очень стараться.

— Это не значит, что ты не сделаешь этого снова.

— Ты должна дать мне еще один шанс. Ты — лучшая женщина, которую я когда-либо знал, совсем не такая, как другие.

— Какие другие?

Он не ответил сразу, и я решила рискнуть.

— Гриффин, думаю, нам стоит сходить к психологу.

На минуту воцарилась гробовая тишина. Он опустил руки и отошел.

— Я не могу, — произнес Гриффин. — Я занимаю такую должность, что не могу проявлять слабость. Клэр, я должен быть жестким, чтобы полицейские и детективы уважали меня, а адвокаты защиты — боялись. Знаешь, есть окружные прокуроры в других штатах, над которыми копы смеются, не проявляя к ним должного уважения. Но это не мой случай. Мои полицейские ради меня готовы пойти на все. Они с готовностью порадуют меня и предоставят мне все, что у них есть, — они преданы мне. Но это может измениться, если они увидят во мне слабость.

— Но терапия конфиденциальна. Доктор связан врачебной тайной, — возразила я.

— Я знаю, что ты в это веришь, но люди болтают. Слухи распространяются. Моя работа научила меня, что не бывает секретов, которые хранятся вечно. Люди, включая докторов, сплетничают. Они любят поговорить о своих высокопоставленных клиентах. Я не могу пойти на это.

В его словах был смысл, но от этого я почувствовала себя беспомощной. Всего через двенадцать месяцев после свадьбы я уже теряла надежду. И как говорила раньше, всякий раз, давая слабину и уступала, я теряла частичку себя, но мне понадобилось больше времени, чтобы это осознать.

В тот день я сказала:

— Когда ты сказал, что я — лучшая женщина, которую ты знаешь, не такая как другие…

— Так и есть, — перебил он меня.

— А кто эти другие?

Он вздохнул.

— Конечно же Марго. Ты ведь знаешь, каким кошмаром была жизнь с ней.

Он рассказывал мне об этом, но, как его вторая жена, я понимала, что в этой истории была и другая сторона. Даже если она сама решила начать пить, я могу понять, что отчаяние из-за вспышек ярости Гриффина подпитывало её алкоголизм. Однажды я нашла её фотографию, которая была спрятана между книгами в детской библиотеке. Мальчики так сильно любили ее и скучали по своей маме. Иногда я хотела отыскать ее, спросить, что случилось, что заставило ее уйти.

— И моя мать, — продолжил он.

— Твоя мать? — переспросила я. Мне не терпелось узнать больше. Гриффин почти не рассказывал о ней или своей семье.

— Она была знатной дамой Катамаунт-Блафф, — начал Гриффин. — Каждый день носила жемчуг, даже когда плавала в проливе. Она устраивала вечеринки, о которых до сих пор говорят, работала волонтером в Академии искусств и благотворительном продовольственном банке при нашей церкви, состояла в советах банка и некоммерческих организаций. Все ее любили.

— А ты?

— Я её тоже любил, но не всегда.

— А почему, Гриффин?

— Потому что, когда она злилась на меня, то запирала в подвале. Прижигала сигаретами мои колени с обратной стороны. Покупала мои любимые шоколадные конфеты и Кока-Колу… Это может показаться банальным, но она прятала их от меня, а затем съедала и выпивала все сама прямо на моих глазах, говоря, как это вкусно, и если бы я был хорошим мальчиком, я тоже мог бы ими полакомиться. Но она почти никогда не давала их мне.

— Гриффин, это чудовищно, — ужаснулась я.

Он согласно кивнул.

— Когда мне было десять, она так сильно меня избила, что пришлось ехать в отделение экстренной медицинской помощи. Я был весь в синяках, и она заставила меня соврать, что я упал, занимаясь скалолазанием.

— А твой отец? Почему он не защищал тебя?

Гриффин рассмеялся.

— Никто не перечил моей матери. Он понял, что проще было прикинуться Хемингуэем и отправиться на рыбалку на Бимини или охоту на куропаток в Шотландию, или в Париж со своей любовницей.

— Гриффин, я и понятия не имела, — сказала я.

— Ты единственная, кому я об этом рассказал, — признался он, притягивая меня к себе, — потому что никому и никогда больше так не доверял.

У меня душа болела из-за того, что мой муж пережил жестокое детство. Я приняла эту историю очень близко к сердцу. И дорожила его словами о том, что я была единственной, с кем он мог поговорить, кому доверял. Потребовался целый год брака, чтобы он смог открыться мне, и казалось, что это было секретным декодером к его поведению.

В то время я полагала, раз теперь я знаю, то смогу что-то предпринять. Стану более понимающей. Это поможет мне избегать провоцирующих ситуаций.

Какой же я была идиоткой!

Сейчас, лежа в своем спальном мешке и прислушиваясь к приближающимся шагам незнакомца, я заставила себя подняться на ноги и быть наготове, чтобы дать отпор, когда он войдёт в хижину. Я представляла Гриффина. Наша последняя ссора, в вечер накануне открытия выставки, на которую я так и не попала, была из-за Эллен.

— Я не хочу, чтобы с тобой произошло то же, что и с Эллен, — произнес он сквозь стиснутые зубы.

— Не волнуйся, этого не случится, — прошептала я, стоя в хижине. Я была готова бороться за свою жизнь.

Я услышала, как меня окликнули.

— Клэр! Ты меня слышишь?

Затем раздался звук рвущейся ткани.

— Господи Боже!

Кто-то только что зацепился брюками или курткой за шипы в зарослях. Я замерла на месте. Снова раздался треск, как будто этот предмет одежды выдрали из куста ежевики. Потом шаги стали удаляться, незваный гость возвращался туда, откуда пришел — в Катамаунт-Блафф.

Я узнала этот голос.

Снаружи моей хижины был не Гриффин.

Это был Конор Рид.

Глаза защищало от слез — я умирала от желания позвать на помощь. Но сразу вспомнила слова Гриффина о «его» копах: «Мои копы готовы ради меня на все. Они хотят, чтобы я был доволен и приносят мне все, что у них есть, — они преданы мне».

А вдруг Конор был верным Гриффину полицейским? Независимо от моего желания верить в то, что Конор был хорошим, что он не закончит начатое Гриффином и не убьет меня, я не могла рисковать.

Одно я знала точно — мне нужно убираться отсюда. Оставаться здесь было слишком рискованно. Я не знала, куда пойду, но моё убежище в лесу перестало быть безопасным.

Салли