Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но как же? – тут же возразила мать, снова заговорив ласковым голосом. – Ведь это же очень дорого, нам тогда почти ничего не останется. А тут район хороший, зеленый. Ты к нему привыкла…
– Не перебивай, пожалуйста, – повторила Таня, стараясь не сорваться на крик. – Мне нужна большая однушка в центре. Но с одним условием. Чтобы я никого из вас там не видела – ни тебя, ни твоего Мишу, ни братца Женечку. Никого.
– Ты что же это такое?.. – начала мать.
Но снова всунувшийся в дверь Миша ее перебил:
– Вера, помолчи. Хорошо, мы согласны.
* * *
Я хорошо помнила Танькину однушку в старом доме в одном из арбатских переулков. Я приехала к ней туда вскоре после ее переезда. Окна в квартире были огромные, а за окнами виднелись голубые, розовые, зеленые старинные дома в лепнине, крыши с пологими скатами, чердачное окошко, над которым кружили голуби. В пустой комнате по углам брошены были сумки и коробки с нехитрым Таниным скарбом. На выгоревших обоях темнели прямоугольники от некогда висевших тут картин и фотографий – следы чьей-то чужой, незнакомой, прошедшей в этих стенах жизни.
Сама Танька, когда я приехала, сидела на полу, привалившись спиной к стене, и смотрела в установленный в противоположном углу, тоже на полу, телевизор. Рядом с ним подмигивал зелеными лампочками видеомагнитофон – какой-то совсем допотопный, видимо, тот самый, что еще в восьмидесятых где-то по знакомству оторвала ее мать. Фильм, что шел на экране, был мне смутно знаком – какая-то простенькая американская мелодрама: он любит ее, она любит его, но вмешивается неумолимая судьба. В данный момент главный герой протянул руку героине и закружил ее в каком-то замысловатом, но удивительно красивом, живом, брызжущем энергией танце.
– Таня, ну как ты? – спросила я.
И Танька, не поворачивая головы, отозвалась рассеянно, как завороженная:
– Подожди, подожди… Сейчас…
И я поняла, что она так же жадно, напряженно следит за всеми движениями танцующей на экране пары, как следила когда-то за своим любимым Нуреевым.
– Как этого актера зовут? Я не помню… – протянула я, опустившись на пол рядом с ней.
– Брендон Эванс, – ответила она, не глядя на меня. – Ты посмотри, как он двигается. Знаешь, я читала, что он учился в балетном училище, был невероятно талантлив, но что-то не сложилось…
– Ага, – кивнула я, без особого интереса разглядывая нового Танькиного кумира.
Нет, мужчина на экране действительно был очень хорошо собой, легок и грациозен, но пришла я сюда не для того, чтобы восхищаться искусством.
– Таня, – негромко позвала я. – Таня! – и, не дождавшись ответа, взяла с полу пульт и выключила видеомагнитофон.
– Ты чего? – обиженно взвилась Танька.
– Тань, ты ела сегодня? – спросила я.
И та вздохнула и опустила глаза.
Я отлично знала, что после смерти деда и размена его квартиры Танька впала в совершенно депрессивное состояние. Почти не выходила из дома, отказывалась от встреч со мной и Кирой и, кажется, с каждым днем все глубже погружалась в засасывающее ее болото тоски.
– Тань, так не пойдет, – увещевала я ее через полчаса, чуть ли не насильно впихивая в нее только что пожаренную яичницу. – Ты посмотри на себя, ты же еле ноги передвигаешь.
– Подумаешь, может, похудею, – вяло отмахнулась она.
– Ага, тут тебя и найдут – в пустой квартире, среди неразобранных вещей, прекрасную, стройную и мертвую, – невесело пошутила я.
– Влад, а зачем мне это все? – внезапно произнесла Танька, отодвинув от себя тарелку.
– Что – все? – не поняла я.
– Ну вот это все, – она неопределенно повела рукой. – Вся эта жизнь, зачем, а? Я мечтала танцевать – не вышло. Хотела стать художником – стала, ага. Каждый день зайчиков рисую для детских распашонок. Единственный человек, который меня любил, – идиотский роман с Ванькой на втором курсе я в расчет не беру – умер. Дом у меня отобрали. Ты, правда, считаешь, что мне есть ради чего просыпаться по утрам, есть, выходить на улицу?
– По-твоему, лучше неделями сидеть на полу и в телевизор таращиться? – спросила я.
– А чем хуже? – дернула плечом Танька.
Я помолчала, разглядывая устилавший пол старинный, вытертый от времени паркет. Психотерапевт из меня был, честно признаться, не очень. Да и особым оптимизмом я в те годы уже не отличалась, а значит, увещевать Таньку оглядеться по сторонам, восхвалять красоту нашего бренного мира и клятвенно заверять, что все обязательно будет хорошо, я не могла. Однако очевидно было, что умывать руки, бросать ее в таком состоянии тоже было нельзя. В те годы до Москвы еще не докатилась американская мода на психотерапевтов и вкусные антидепрессанты, а тащить Таньку в районный психдиспансер мне, разумеется, в голову не пришло бы. И я лихорадочно соображала, чем могла бы ей помочь.
– Так, давай по пунктам, – начала я. – Фабрику свою ты ненавидишь, платят тебе там копейки, да и то задерживают. Так уходи!
– Куда? – уныло протянула Танька.
– Да куда угодно, в любой кооператив, мало их сейчас, что ли?
– И что? – та помотала головой. – Рисовать тех же мишек и зайцев, но за большие деньги? Влада, ты не понимаешь. Мне ведь все это поперек горла. Ну зачем, в самом деле, прикидываться, если всем уже очевидно, что ничего дельного из меня не получилось.
– Ага, ну давай похороним тебя в двадцать четыре года. Чего, в самом деле, жизнь же кончилась, – фыркнула я.
А затем поднялась на ноги и прошлась по голой необжитой комнате. Нужно было срочно что-то придумать, сообразить, куда направить Танькины мысли. Но как связать ее одержимость балетом и реальность, в которой передо мной сидела на полу апатичная, полная девушка, было непонятно. Кира с ее хваткостью, наверное, могла бы сейчас что-нибудь изобрести, но та теперь постоянно моталась между Японией и Россией, и поймать ее было трудно.
– А если в театр? В декораторский отдел, а? – предложила я наконец.
Но Танька лишь вяло отмахнулась.
Я отошла к окну, выглянула. Внизу лежал кривенький переулок. На ветру покачивалась вывеска коммерческого магазина, располагавшегося в первом этаже на месте бывшей булочной. У соседнего дома с деревянными завитушками под крышей была припаркована блестящая иномарка. Над ней на карнизе сидел жирный рыжий кот и лениво помахивал пушистым хвостом.
Отведя глаза от окна, я вдруг заметила пухлую стопку каких-то бумаг на подоконнике. Вверху страниц располагался красочный логотип, а дальше шел убористо набранный английский текст.
– А это что? – обернувшись, спросила я и указала Таньке на бумаги.
– А, это… – без всякого интереса отозвалась ты. – Это мне в моем бюро переводов дали. Олимпиада какая-то языковая.
– Для школьников, что ли? – уточнила я.