агонии не произвело слишком сильного впечатления на соседних больных, сестра Марта задернула занавес, отделявший эту часть зала, и сестры, таким образом, сейчас же были изолированы.

Их руки так крепко сплелись во время первого приступа, что разъединить их было невозможно, и первую помощь пришлось оказывать им вместе… Ничто уже не могло их спасти, но можно было хотя бы слегка облегчить их мучения и вернуть потерянное сознание.

Габриель, стоя у изголовья кровати, в невыразимой тоске глядел на бедняжек. С растерзанным сердцем, заливаясь слезами, он думал в ужасе о странной судьбе, которая сделала его свидетелем смерти этих молодых девушек, его родственниц, которых несколько месяцев тому назад он спас во время ужасной бури, на море… Несмотря на твердость души миссионера, он не мог не трепетать при мысли о судьбе сирот, о смерти Жака Реннепона, об ужасном пленении господина Гарди в монастырском уединении Сент-Эрема, что содействовало его превращению, почти на смертном ложе, в члены ордена Иисуса; миссионер думал о том, что вот уже четыре члена его семьи, семьи Реннепонов, сделались жертвой ужасного стечения обстоятельств. Наконец, он с ужасом говорил себе, что рок слишком провиденциально служит отвратительным интересам общества Игнатия Лойолы! Изумление молодого человека сменилось бы самым глубоким ужасом, если бы он знал об участии Родена и в смерти несчастного ремесленника, дурные страсти которого так искусно разжигал Морок, и в близком конце Розы и Бланш, великодушное самоотвержение которых госпожа де Сен-Дизье сумела довести до героического самоубийства.

Роза и Бланш, приходя в себя, полуоткрыли свои большие полупотухшие глаза и пристально, в экстазе, устремили их на ангельское лицо священника.

— Сестра, — слабым голосом сказала Роза. — Ты видишь архангела… как тогда во сне… в Германии?..

— Да… Он таким являлся и третьего дня…

— Он явился за нами…

— Увы! Наша смерть… спасет ли она нашу бедную мать… из чистилища?..

— Архангел… святой архангел… моли Бога за нашу мать… и за нас…

Габриель, задыхаясь от рыданий, ни слова не мог вымолвить от горя и изумления, но при последних словах сирот он воскликнул:

— Дорогие дети… зачем сомневаться в спасении вашей матери?.. Ах, никогда более чистая, более святая душа не возносилась к Создателю… Ваша мать!.. Я знаю из рассказов моего приемного отца о ее добродетелях и мужестве, которыми восхищались все те, кто ее знал… Поверьте мне… Бог ее благословил…

— О! Слышишь, сестра, — воскликнула Роза, и луч небесной радости осветил на минуту помертвевшие лица сестер. — Бог благословил нашу матушку…

— Да, да! — продолжал Габриель. — Откиньте мрачные мысли… бедные девочки… мужайтесь… вы не умрете… подумайте о вашем отце.

— Наш отец! — сказала Бланш, вздрогнув, и в полубреду, в полусознании она произнесла голосом, который истерзал бы душу самого равнодушного человека: — Увы! Он не найдет нас при возвращении… Прости нас, отец… Мы не знали, что поступаем дурно… Мы хотели последовать твоему великодушному примеру, спеша прийти на помощь нашей гувернантке…

— Мы ведь не знали, что умрем так скоро, так внезапно… мы еще вчера были так веселы и счастливы…

— О добрый архангел! Явись нашему отцу во сне… как нам… Скажи ему, что наша последняя мысль была о нем…

— Мы пришли сюда без ведома Дагобера… Пусть… он его… не бранит…

— Святой архангел, — все более слабеющим голосом сказала Роза. — Явись и к Дагоберу… Скажи ему, что мы просим прощения… за то горе, какое причинит ему… наша смерть…

— Пусть наш старый друг… хорошенько приласкает за нас бедного Угрюма… нашего верного сторожа… — прибавила Бланш, стараясь улыбнуться.

— А также явись Горбунье и Адриенне, скажи им от нас «прости»; они были добры к нам…

— Мы не забыли… никого… кто нас любил… Пусть Бог соединит… нас с мамой… навек…

— Ты обещал… добрый архангел… помнишь, во сне ты сказал: «Бедные дети… вы пришли издалека… промелькнули на земле… и лишь затем, чтобы идти отдыхать у материнской груди…»

— О! Это ужасно!.. Ужасно!.. Так молоды, и никакой надежды на спасение! — прошептал Габриель, закрывая лицо руками. — Господи! Неисповедимы пути Твои… Увы! Зачем гибнут столь ужасной смертью такие дети?

Роза испустила глубокий вздох и слабеющим голосом воскликнула:

— Пусть нас… похоронят… вместе… чтобы и в смерти… быть неразлучными… как и в жизни…

И обе сестры простерли умоляющие руки к Габриелю.

— О святые мученицы великодушного самопожертвования! — воскликнул миссионер, поднимая к небу полные слез глаза. — Ангельские души… сокровища невинности и чистоты… возвращайтесь на небо… Увы! Господь призывает вас с недостойной вас земли!..

— Сестра!.. Отец!..

Это были последние слова, произнесенные сиротами умирающим голосом… Последним инстинктивным движением они прижались друг к другу ближе, отяжелевшие веки на секунду приподнялись, точно они хотели обменяться еще одним взглядом… затем раза два или три они вздрогнули… последний вздох вырвался из посиневших губ, и Роза и Бланш скончались…

Габриель и сестра Марта, закрыв глаза сиротам, склонив колени, молились у их смертного одра.

Вдруг в зале послышался шум.

Раздались поспешные шаги, занавес, отделявший кровать сестер, приподнялся, и бледный, растерянный, в изодранной одежде, вбежал Дагобер.

При виде Габриеля и сестры милосердия, стоявших на коленях у трупов его детей, пораженный солдат издал ужасный крик и хотел шагнуть вперед… но прежде чем Габриель успел его поддержать, упал навзничь, и его седая голова дважды с шумом стукнулась о паркет…

………

Ночь… темная, бурная ночь.

На церкви Монмартра пробило час пополуночи.

Сегодня на это кладбище привезли Розу и Бланш в одном гробу — таково было последнее желание сестер…

Среди ночной темноты по ниве мертвых блуждает слабый огонек. Это могильщик. Он осторожно пробирается с потайным фонарем в руках… за ним следует человек, закутанный в плащ. Он плачет. Это Самюэль.

Самюэль… старый еврей… хранитель дома на улице св. Франциска.

В ночь похорон Жака Реннепона, первого из семи наследников, похороненного на другом кладбище, Самюэль также приходил для таинственных переговоров к могильщику… и ценой золота… купил у него одну милость…

Странную и страшную милость!!!

Пробираясь по дорожкам, обсаженным, кипарисами, еврей и могильщик достигли небольшой полянки у восточной стены кладбища.

Ночь была так темна, что едва можно было что-нибудь различить. Осветив своим фонарем пространство, могильщик указал на свежесделанную насыпь под большим тисом с черными ветвями и сказал:

— Вот здесь…

— Точно?

— Ну да… два тела в одном гробу… это случается не каждый день…

— Увы! Обе в одном гробу!.. — простонал еврей.

— Ну вот, теперь вы знаете место… что же вам еще нужно?

Самюэль отвечал не сразу. Он склонился над могилой и набожно приложился к земле. Затем он встал, с