основателя, африканское царство перешло путем наследования в прямой нисходящей линии к старшему из вандальских принцев Хильдериху. Благодаря мягкости своего характера этот сын тирана и внук завоевателя придерживался политики, основанной на милосердии и миролюбии, и его восшествие на престол ознаменовалось изданием благотворного эдикта, возвратившего двумстам церквам их епископов и позволившего, не стесняясь, исповедовать религию святого Афанасия. Но католики приняли с холодной и скоротечной признательностью милость, которая не удовлетворяла всех их притязаний, а добродетели Хильдериха оскорбили предубеждения его соотечественников. Арианское духовенство осмелилось распространять слух, будто он изменил религии своих предков, а армия стала более громко жаловаться на то, что он утратил их мужество. Его послов подозревали в тайных и унизительных переговорах с византийским двором, а один из его военачальников, прозванный вандальским Ахиллесом, был разбит в сражении с полуодетыми и недисциплинированными маврами.

Гелимер. 530–534 годы. Общее неудовольствие было усилено интригами Гелимера, которому, по-видимому, давали права на престол его возраст, происхождение и военная репутация; он с согласия всего народа взял в свои руки бразды правления, а его несчастный государь спустился без всякого сопротивления с престола в тюрьму, где его держали под строгим надзором вместе с его преданным советником и непопулярным племянником, вандальским Ахиллесом. Но снисходительность, с которой Хильдерих отнесся к своим католическим подданным, доставила ему расположение Юстиниана, который был способен сознавать пользу и справедливость религиозной терпимости, когда она могла быть выгодна для его собственной секты; в то время как племянник Юстина еще жил частным человеком, его дружба с Хильдерихом упрочилась благодаря обмену подарков и писем, а сделавшись императором, Юстиниан вступился за интересы царя и друга. Два посла, отправленные один вслед за другим к Гелимеру, убеждали узурпатора раскаяться в измене или по меньшей мере воздерживаться от всяких дальнейших насилий, способных прогневить Бога и римлян; они убеждали его не нарушать законов родства и престолонаследия и позволить дряхлому старику спокойно окончить жизнь или на Карфагенском престоле, или в Константинопольском дворце. Раздражение Гелимера или, может быть, его благоразумие побудило его отвергнуть требования, выраженные надменным тоном угрозы и приказания, в оправдание своего честолюбия он заговорил таким языком, какой не привыкли слышать при византийском дворе, и сослался на право свободного народа смещать или наказывать своего высшего сановника, оказавшегося неспособным исполнять обязанности царского звания. После этих бесплодных переговоров с заключенным в тюрьму монархом стали обходиться суровее прежнего и выкололи глаза у его племянника, а жестокосердный вандал, полагавшийся на свои силы и на большие расстояния, стал относиться с презрительными насмешками к пустым угрозам и медленным военным приготовлениям восточного императора. Юстиниан решился или освободить своего друга, или отомстить за его смерть, а Гелимер, со своей стороны, решился удержать в своих руках незаконно присвоенную власть, и, по обыкновению цивилизованных народов, объявлению войны предшествовали с обеих сторон самые торжественные заявления об искреннем желании не нарушать мира.

Прения касательно африканской войны. Слух о войне с африканцами доставил удовольствие лишь тщеславной и праздной константинопольской черни, которая по бедности не платила никаких податей, а по трусости редко подвергалась опасностям военной службы. Но более благоразумные граждане, судившие о будущем по прошлому, припоминали громадные потери людьми и деньгами, понесенные империей от экспедиции Василиска. Войска, отозванные с персидской границы, после того как они выдержали пять трудных кампаний, боялись моря, африканского климата и врага, с которым еще никогда не имели дела. Лица, заведовавшие финансами, взвешивали, насколько это было возможно, расходы африканской войны, размер налогов, которые нужно было придумать и взыскать для покрытия нескончаемых затрат, и опасность поплатиться за недостаток ресурсов своей жизнью или по меньшей мере потерей своих доходных мест. Руководствуясь этими эгоистическими соображениями (так как его нельзя подозревать в заботливости об общественной пользе), Иоанн Каппадокийский осмелился в полном заседании совета воспротивиться желаниям своего государя. Он сознавал, что для столь важного завоевания нельзя было жалеть никаких расходов, но он настоятельно указывал на то, как неизбежны предстоящие затруднения и как сомнителен исход предприятия. «Вы намереваетесь, — сказал префект, — осадить Карфаген; сухим путем он отстоит от нас не менее как на сто сорок дней пути, а морем пройдет целый год, прежде нежели вы получите какие-либо известия от вашего флота. Если Африка будет завоевана, ее нельзя будет сохранить без добавочного завоевания Сицилии и Италии. Успех поставит вас в необходимость сделать новые усилия, и только одной неудачи будет достаточно для того, чтобы привлечь варваров внутрь вашей истощенной империи». Юстиниан сознавал основательность этого мнения, был смущен непривычной смелостью столь рабски покорного служителя и, вероятно, отказался бы от своих воинственных замыслов, если бы его мужество не ожило при звуках такого голоса, который заглушал все колебания, внушаемые человеческим рассудком. «Я видел видение, — воскликнул из коварства или из фанатизма один восточный епископ. — На то воля Небес, чтобы вы не отказывались от благочестивого намерения освободить африканскую церковь. Бог брани будет шествовать перед вашим знаменем и разгонять ваших врагов, которые вместе с тем враги его Сына». Император, быть может, охотно поверил этому откровению, столь кстати пришедшему к нему на помощь, а его советники должны были верить поневоле; но восстание, которое было возбуждено приверженцами Хильдериха или последователями Афанасия на границе вандальского царства, послужило для них источником более основательных надежд. Африканский подданный Пуденций втайне уведомил константинопольское правительство о своей преданности императору, и посланный к нему на помощь небольшой отряд войск снова восстановил в Триполийской провинции римское владычество. Управление Сардинией было поручено храброму варвару по имени Года; он прекратил уплату податей, отказался от повиновения узурпатору и принял в аудиенции Юстиниановых эмиссаров, которые нашли, что он был полным хозяином этого плодородного острова, был окружен своей гвардией и гордо носил внешние отличия царского звания. Силы вандалов уменьшались от раздоров и от взаимного недоверия, а римские армии воодушевлялись гением Велисария — одного из тех героев, с именами которых так хорошо знакомы все века и все народы.

Характер Велисария и его назначение главнокомандующим. Сципион Нового Рима родился, а может быть, и воспитывался среди фракийских крестьян, не пользуясь ни одним из тех преимуществ, которые способствовали развитию характеров старшего и младшего Сципионов: ни знатным происхождением, ни хорошим образованием, ни тем соревнованием, которое составляет отличительную особенность политической свободы. Молчание многоречивого секретаря может быть принято за доказательство того, что юность Велисария не представляла никакого сюжета для похвал; он служил в личных телохранителях Юстиниана, без сомнения, храбро и честно, а когда его покровитель сделался императором, он возвысился из служилого звания до командования войсками.

Его услуги