— Погоди сын боярский! — перебил дядьку Ефима дьяк. — Семке Панину надлежит быть в железной броне с саадаком и саблей и тремя холопами.

— А новик тебе в чем? — окрысился вдруг на дьяка боярин, разве полубойдана тебе не бронь? А что холоп у него только один, так Семка и холопы его погибли, я сам в том деле был и все видел. А отрок, несмотря на скудость и сам снарядился и холопа привел.

— Нельзя государеву делу проруху допускать, — продолжал упорствовать дьяк, а ну как поход, а у Панина боевых холопов недостача?

— Это у тебя, чернильная твоя душа, недостача! А мы свои долги кровью платим, — строго глядя на не уступающего дьяка проговорил боярин.

Неизвестно сколько бы еще они проспорили, но вдруг раздался какой-то шум и по рядам пронеслось: — «Государь пожаловал»! Прямо напротив Федьки остановился небольшой возок разукрашенный узорами и письменами в окружении нарядных воинов в белых кафтанах, на белых же скакунах. Несколько бояр наперегонки кинулись к возку и, открыв дверцу, вывели под руки из него какого-то молодого человека в богатой шубе.

— Кланяйся, дурья твоя башка, царь! — почти прошипел на новика дядька Ефим и вместе со всеми повалился в ноги.

* * *

Говорят, некоторым людям снятся хорошие добрые сны. Посмотрев эти сны, они просыпаются в прекрасном настроении и всем улыбаются. У меня иное дело, сны мне снятся всегда со значением, причем значение это не всегда понятно. Помню как-то матушка-герцогиня привиделась перед встречей и я смог ее узнать, а то бы конфуз приключился. Последнее время мне снится исключительно земский собор. Знать бы еще к чему? Может быть, чтобы намекнуть что все сделал не так? Не знаю. Но как говорится, делай что должно, и будь что будет!

Вообще-то я и так прекрасно помню все, что происходило на том соборе, но сны показывают мне все происходившее как бы со стороны. Вот Вельяминов тащит меня за руку к насмерть перепуганным боярам и митрополиту. Есть, конечно, люди и попроще, но они стараются жаться по краям и не отсвечивать. Вот дьяк объявляет собравшимся, что тянуть далее не получится и надо что-то решать. Бояре жмутся друг к другу и стараются сделать вид что их тут нет. Наконец Иван Никитич Романов не выдерживает и начинает говорить, постепенно возвышая голос почти до крика.

— Вот что люди, я вам скажу! Нет более времени думать, а посему предлагаю вам избрать на московский престол королевича Карла-Филипа! А покуда он из Швеции приедет, то пусть местоблюстителем царства побудет его родственник князь Иван Жигимонтович Мекленбургский. Он и воровским казакам нас в обиду не даст и державу не позволит разорять…

— Правильно, — начинают кричать сторонники шведского принца, и крик их постепенно подхватывают остальные, — Пусть царствует королевич, только сперва пусть православие примет!

— Послушайте меня, — поднимаю я руку, и шум мгновенно смолкает, — к великому моему горю, получил я известие о том что королевич тяжко заболел! Не ведаю, жив ли он сейчас, ибо от Стокгольма до Москвы путь не близкий. А потому король Шведский извещает вас, что брат его царем вам быть не сможет. О чем мне только что гонец его сообщил. Простите меня бояре, и ты Владыко, не думал я, что так дела сложатся…

Наступившая тишина настолько осязаема, что ее, кажется, можно резать ножом. Вот ко мне подходит с серьезным лицом Вельяминов и начинает что-то говорить… и тут я просыпаюсь от того что возок остановился. Открываются двери, и мое царское величество под руки выводят из возка самые знатные из случившихся на поле бояр. После ночного бдения в монастыре спать хочется невозможно, но я стряхиваю с себя оцепенение. Сейчас бы снегом умыться, сразу бы полегчало, но невместно. Еще хочется погнать пинками обступивших меня бояр, но тоже нельзя. Пока нельзя.

— Коня!

— Коня государю! — кричит во все горло Никита Вельяминов и мне подводят статного аргамака.

Расстегнув богатую соболью шубу крытую драгоценной парчой, вскакиваю в седло, проигнорировав пытавшихся меня подсадить бояр. На коне я чувствую себя куда лучше, чем в наглухо закрытом от внешнего мира возке. То есть в нем, конечно, имеются окошки, но они забраны тканью сквозь которую ничего толком не видно, а открывать занавески невместно, да и самому не хочется смотреть на мир украдкой. Вместо привычного рейтарского камзола на мне теперь надет нарядный зипун из тонкого сукна подбитый ради холодного времени мехом. Одежду теперь хочешь-не хочешь надо носить русскую, но это полбеды. Отвечающие за мое платье постельничьи и стряпчие так и норовят одеть своего царя как попугая. Перед поездкой в монастырь мне на полном серьезе предлагали сочетание из ярко-желтого зипуна, небесно-голубых портов, красных сапог и все это с зеленым шелковым поясом и красной же шапкой. Причем все это хозяйство максимально украшено золотым шитьем и прочими излишествами. Пришлось сдвинуть брови и строго глядя на ставшего главой постельничьего приказа Шереметьева напомнить ему, что еду я не куда-то, а на богомолье. Только так удалось настоять на более скромном варианте, выдержанном в темных тонах. Вообще, конечно, лучше Шереметьева на это место никого не найти. Сидя вместе с поляками в осажденном кремле он сделал все, что бы сохранить царские сокровища и вполне в этом преуспел. Кроме того именно он руководил поисками того что ляхи припрятали перед сдачей и тоже много чего нашел. К вящему моему сожалению сохранил он и немалое количество царских носильных вещей, оставшихся от прежних самодержцев, которые перманентно пытается на меня напялить. По хорошему, вещи царю должны шить новые и никому другому их носить не полагается, кроме, разве что, какого-то количества специально сшитых кафтанов и шуб предназначенных для награждения особо отличившихся. Однако молодой государь скромен и бережлив и сразу повелел копеечку экономить и на пустяки не тратить.

Вскочив на коня, делаю знак своему телохранителю Корнилию, и он цепляет на меня пояс со шпагой. Что делать без оружия я чувствую себя голым, а на царской парадной одежде даже мест для него не предусмотрено. Разве что пистолет хорошо прятать. Шереметьев, правда, пытался выделить мне на такой случай парадную саблю с рукоятью и ножнами, богато украшенными золотом и буквально усыпанными драгоценными камнями, но я заявил что шпага моя есть подарок короля Густава Адольфа, а потому здесь вам не тут. Подарок царствующего монарха это дело серьезное и от меня отстали.

— Вставайте, а то чего доброго простудитесь, — командую окружающим застывшим в снегу, — все ли ладно с ратниками?

— По-всякому государь, — степенно отвечает мне Пожарский, — оскудел нынче народ. Кто пришел снаряженный как положено, а кто и наг и бос.

— Да что-то совсем голых, я не вижу.

— А вот князь Телятевский вдвое больше людей конных, да оружных привел против положенного ему, — встревает в разговор дьяк разрядного приказа, сын же боярский Панин всего одного холопа вместо трех представил.

Первое время меня удивляло, что всеми делами в приказах ведают дьяки, а не вовсе бояре или окольничие, поставленные ими руководить. Как оказалось, бояре в приказах осуществляют судебную власть, то есть решают тяжбы между людьми находящимися в их ведении. А всю канцелярскую работу ведут дьяки и подчиненные им подьячие. Ведут, кстати, как бог на душу положит. Никаких нормативных актов не существует в природе, и чиновники ведут дела в меру своего разумения. Писаных законов тоже почти нет, кроме разве что судебника принятого шестьдесят лет назад стоглавым собором. Вообще, система управления государством очень запутанная и неповоротливая, а за время смуты пришедшая в совершенный упадок. По-хорошему, надо бы разогнать всех к чертовой матери, но во первых других взять негде, а во вторых я сам пока тут на птичьих правах. Выслушав ябеду дьяка, внимательно смотрю на боярина делавшего осмотр помещикам.