Я неслась по коридору как ошалелая, и вот уже поворот на лестницу, внизу которой — вход в столовку…

И тут я со всего маху в кого-то впечаталась.

Мамочки! Это же директор!

Я остолбенела.

Строгий и требовательный взгляд.

— Куда это ты так мчалась?

— В столовую.

— Ты так неслась, как будто три дня не ела… Ты вообще имеешь представление о чувстве собственного достоинства?

— Я из седьмого «Г»… — Я сказала это в надежде, что директор вспомнит, как мы ходили к нему жаловаться на наших мальчиков.

— Ну не из блокадного же Ленинграда! — рассердился он. — Там у людей просто не было сил так бегать! Ты меня чуть с ног не сбила! Энергия так и прет, не сказал бы, что голодаешь!

Я молчала.

— А если б ты налетела на первоклассника? Сбила бы с ног и затоптала по пути в столовую?

Мелкота училась в первую смену, но я не стала спорить.

— Иди уже, ешь! — Директор махнул рукой. А потом принялся растирать грудину. — Чуть дух из меня не вышибла! Написать бы твоим родителям в дневнике, чтоб получше тебя кормили, но они и так, видно, стараются…

Я спустилась по лестнице. Разумеется, в столовой меня дожидался лишь стакан комковатого киселя.

И я разревелась. Кто-то из одноклассниц спросил почему, но я ничего не ответила.

Нельзя же плакать из-за котлет. Тем более я же не голодаю. Вон у меня сколько сил и энергии!

Но я то выла, то хрюкала, то поскуливала…

Никто со мной не считался. Я хотела котлету. Котлета существовала в природе. Котлета пряталась за соседской дверью, в нашей столовке, в желудках одноклассников… Но нас разлучали. Разлучали посты, разлучали мерзкие директора, разлучали суровые жизненные обстоятельства…

Котлетка, милая, когда же мы встретимся?

Рыба

Маленькой я была тем еще теоретиком. Весь мир у меня укладывался в систему.

Например, я знала, что есть три вида рыбы: килька — для бедных, селедка — для обыкновенных и копченая скумбрия — для богатых. А потом мама купила камбалу — и просто развалила мой мир к чертям! Вот это для кого рыба, спрашивается? Наверное, для очень необычных людей. Но камбала мне понравилась.

А потом приехал в гости дядя и привез семгу. Соленую семгу. О, это была рыба для избранных! Рыба для аристократов!

Количество известной мне рыбы возрастало — и система пришла в полную негодность, а потом и вовсе была осмеяна и забыта.

Как-то раз, когда я жила в общаге, я купила мороженую путасу.

Стою на кухне, жарю.

Подходит какой-то парень, лохматый, тощий, с серьгой в носу.

— Что жаришь? — спрашивает.

— Рыбу путасу.

— О, моя мама говорит, что это рыба для кошек. Дашь кусочек!

— Для кошек и студентов, — поправляю его я. — Бери, угощайся!

Он съел кусочек.

— Я ее в муке и соли обваляла. Но боюсь, что вышло слишком солоно.

— Нет, нормально, — сказал парень. — Слушай, у нас по блоку сосед, китаец, что-то сидит второй день зубрит, ничего не ест, видать, к экзамену готовится. Можно я еще кусочек для него возьму?

— Бери, — говорю, — хоть два. Рыба дешевая, да и для голодного китайца мне не жалко.

Парень сгонял за блюдцем и взял у меня несколько кусочков рыбы.

Минут через пять вернулся.

— Спасибо. Китаец сказал, что очень вкусно. Не солоно.

— Ну, значит, это рыба для кошек, студентов и китайцев, — заключила я.

Странная система, но хоть какая-то.

Грейпфрут

Бывает так: думаешь, что ты обречен на унылое существование и ничто не может изменить ход событий.

И тут — бах! — что-то происходит, совершенное неожиданное — что-то, о чем ты и мечтать не смела.

Например, ты в детсаду. И неуклонно близится ненавистный тихий час, он неизбежнее смерти — потому что в детском саду ты еще веришь в то, что, пока ты состаришься, изобретут таблетку от смерти. Но вот таблетку от тихого часа изобрести точно не сумеют. Он неминуемо приближается и дышит тебе в лицо тоскливым запахом постельного белья.

И тут воспитательница говорит тебе:

— О, Галаганова! Пошли-ка ты со мной! Там, на Победе, грейпфруты дают. Будешь мне вместо дочки. Ну и угощу тебя, конечно.

Одела меня в пальтишко, взяла за руку и повела.

А я и не знала, что это такое — «грейфрукты». Да и мне было все равно, главное — тихий час клацнул зубами возле моего носа и убрался несолоно хлебавши!

И вот мы добрались до магазина. Там была не просто толчея — дичайшая давка, и очень скоро я оказалась зажата между нескольких задниц, а перед самым моим носом болталась жалкого вида пустая авоська. И тут-то я поняла, как влипла. Целый час валяться в кровати, оказывается, было не таким уж плохим занятием в сравнении с часовым стоянием в очереди, которая постоянно волновалась, как море в игре… В какой-то момент воспитательница разжала руку и людской поток отнес меня куда-то в сторону, я потерялась, но даже не заметила этого, вокруг были те же самые пальто, плащи, куртки, сумки… Вдруг резким движением меня снова хватают за руку, тащат куда-то, и вот уже мы у самого прилавка, но я слишком маленькая, чтобы увидеть, что там, вверху, я слышу лишь голос воспитательницы:

— На меня и на девочку!

А потом меня снова хватают за руку и ведут куда-то в сторону.

Уже на улице — слишком измученная, чтоб чувствовать счастье, я вижу перед собой тетку, несущую в авоське — вот это да! — огромные, просто гигантские апельсины!

— Ух ты!!!

— Не показывай пальцем. Мама за тобой придет, я ей твою долю и отдам.

Потом, вечером, я видела, как воспитательница передала маме три больших оранжевых шара. Я смотрела на них и не верила: как апельсины могут быть такими огромными?

— Это не апельсины, а грейпфруты, — сказала мама.

— А что значит: «грейфрукты»?

— Ну такие большие апельсины. И немножко другие по вкусу.

Немножко другие? Немножко?!! Да они же горькие! Как апельсины — только большие и горькие! Большие. И горькие. Какой в этом смысл, а?

Промучившись немного со зловредными фруктами, я отправилась спать.

Мама ворчала:

— Глупый ребенок! Это же витамины!

«Витамины — это такие маленькие желтые шарики в бутылочке из коричневого стекла, — подумала я, засыпая. — Их можно есть, они не горькие, не то что эти грейфрукты. И кого они греют? Только что оранжевые, а так это название больше апельсинам подходит. Апельсины — греют, хотя называются