Роза купила мне книжку. Когда я вошел в гостиную, ее подарок, как обычно, лежал возле урны. Я как увидел, чуть не расхохотался – представил, как у урны вырастают ручки, ножки, голова и она топает в магазин за подарком. Но папа не спускал с меня очень серьезных глаз, поэтому я сорвал обертку и постарался скрыть разочарование, когда понял, что уже читал это. Я много читаю. В Лондоне на большой перемене я всегда ходил в школьную библиотеку. «Книги прекрасные друзья, они лучше, чем люди», – говорила наша библиотекарша. Не думаю, что это так. Люк Брэнстон целых четыре дня дружил со мной, когда они с Диллоном Сайксом поцапались из-за того, что Диллон сломал любимую линейку Люка, с эмблемой «Арсенала». Он сидел рядом со мной в столовой, мы с ним резались в карты на площадке, и почти целую неделю никто не обзывал меня Хренариком.

Джас ждет меня внизу. Мы с ней идем в парк играть в футбол. Она и папу звала:

– Пойдем, посмотришь, как Джейми обновит бутсы.

Но папа только хрюкнул и включил телевизор. Вид у него был как с перепоя. Я пошел проверить и, будьте уверены, нашел в ведре очередную бутылку из-под водки. Джас прошептала:

– Да он нам и не нужен, – а потом громко так: – Пошли поиграем!

Будто веселее ничего и не бывает.

Сейчас она крикнула мне снизу: «Ты готов?» Я отозвался со своего подоконника: «Почти», а сам и не двинулся с места. Хочу дождаться почты. Обычно ее приносят между десятью и одиннадцатью. Мама не могла забыть. У меня, например, так: важные дни рождения будто отпечатаны в голове несмываемыми чернилами – учителя иногда по ошибке пишут такими на электронных «досках». Но может, у мамы теперь, когда она живет с Найджелом, по-другому. Может, у Найджела есть свои собственные дети и теперь мама помнит их дни рождения.

Даже если я ничего не получу от мамы, бабушка мне точно что-нибудь подарит. Она живет в Шотландии, там папа и родился, и она никогда ничего не забывает, хотя ей уже восемьдесят один год. Хорошо бы видеться с ней почаще, потому что папа только ее одну и боится, и мне кажется, только она одна может заставить его бросить пить. Папа никогда не берет нас к ней в гости, а сама бабуля слишком стара, чтобы садиться за руль, и потому не может к нам приехать. По-моему, я на нее здорово похож. У нее рыжие волосы и веснушки – и у меня рыжие волосы и веснушки. И она такая же стойкая, как я.

На похоронах Розы во всей церкви только мы с ней вдвоем не ревели. По крайней мере, Джас так говорила.

До парка почти полтора километра, и всю дорогу мы бегом бежали. Я так понял, Джас хотела лишние калории сжечь. Бывает, смотрим с ней телевизор, а она вдруг ни с того ни с сего принимается ногами махать вверх-вниз, а после школы раз по сто приседает. Вид у нее прикольный: длинное темное пальто, ярко-розовые волосы. Несется мимо овец, а те на нее таращатся и кричат вслед: «Бе-е-е…»

Я на бегу все почтальона высматривал, потому что уже почти одиннадцать, а он до нашего ухода так и не показался.

В парке на качелях три девчонки качались, и разом все три уставились на нас, когда мы вошли. Прямо как крапивой обожгли своими взглядами, у меня лицо так и запылало, и я застрял у ворот. А Джас хоть бы что. Подлетела к свободным качелям и запрыгнула на сиденье своими черными башмаками. Девчонки вылупились на нее, будто она чокнутая, но Джас раскачивалась ужас как высоко и улыбалась, глядя в небо, словно все на свете ей по барабану.

Спорт – это не по ее части, она музыку больше любит, поэтому в футбол я обыграл Джас одной левой. Семь – два. Лучший гол забил с лета как раз левой ногой. Джас считает, что в этом году меня обязательно возьмут в команду. Она говорит, у меня волшебные бутсы и они сделают меня таким же забивалой, как Уэйн Руни. Пальцы на ногах у меня горели, как будто и впрямь от волшебства, я даже на какой-то миг поверил Джас, но потом сообразил, что все из-за нарушенного кровообращения. Ноги аж посинели. Джас спросила: «Тебе что, бутсы малы»? А я сказал: «Нет, в самый раз».

По дороге домой я страшно волновался. Джас талдычила про то, что хочет еще сделать пирсинг, но у меня все мысли были только о коврике перед дверью в холле. Я так и видел лежащий на нем сверток. Пухлый такой сверток, с прицепленной к блестящей оберточной бумаге какой-нибудь футбольной открыткой. Найджел ее, конечно, даже не подписал, а мама точно нарисовала внутри кучу поцелуев.

Уже открывая дверь, я почуял – что-то не так. Больно легко она поддалась. Я не решался опустить глаза вниз. Как это бабуля всегда говорит? Мал золотник, да дорог. Я постарался представить всякие маленькие подарочки, которые могла прислать мама, – все равно же они замечательные, хоть и не загораживают дверь. Но почему-то единственное, что пришло на ум, – это дохлая мышка, подарок от Роджера. Меня даже затошнило, и я поскорей перестал про нее думать.

Я посмотрел на коврик. Там лежал один-единственный конверт. Я узнал бабулин почерк с завитушками. Конечно, я сразу понял, что под конвертом ничего нет, но все-таки поддел его носком, на всякий случай – вдруг мама прислала что-то совсем-совсем малюсенькое. Скажем, значок «Манчестер Юнайтед», или ластик, или еще что.

Я чувствовал, что Джас смотрит на меня. Оглянулся на нее. Помню, как-то раз у меня на глазах собака выскочила на дорогу с оживленным движением. Я втянул голову в плечи, весь сморщился, так и ждал – сейчас на нее кто-нибудь наедет! Именно с таким видом Джас наблюдала, как я изучаю коврик перед дверью. Я поспешно наклонился, вскрыл конверт и нарочно громко захохотал, когда из него выпорхнула на пол бумажка в двадцать фунтов.

– Представляешь, сколько всего ты сможешь накупить на эти деньги! – сказала Джас.

Хорошо, что она ни о чем меня не спросила, потому что в горле у меня застрял комок величиной с дом.

В гостиной лязгнула и зашипела открытая жестяная банка. Джас закашлялась, чтоб я не заметил, что папа пьет в мой праздник.

– Пошли есть пирог, – сказала она и потащила меня на кухню.

Свечек у нас не было, поэтому Джас воткнула в губку пару своих ароматических палочек. Я крепко зажмурился и загадал, чтоб поскорее принесли мамин подарок. Чтоб это была большущая-пребольшущая посылка, такая, что почтальон даже надорвется. Потом открыл глаза и увидел, как Джас мне улыбается. Мне стало немножко стыдно, и я мысленно добавил: «И, пожалуйста, пусть Джас вденет себе сережку в пупок». И только после этого набрал побольше воздуха и дунул. Все заволокло дымом, но палочки не задуешь, значит, мои желания не исполнятся.

Пирог я резал очень аккуратно, чтобы не испортить его красоту. По вкусу он напоминал йоркширский пудинг.

– Очень вкусно, – сказал я.

Джас засмеялась. Знала, что я вру.

– Пап, хочешь кусочек? – крикнула она, но ответа не последовало. Тогда она спросила меня: – Чувствуешь, что повзрослел?

А я сказал:

– Нет.

Ничего же не изменилось. Хоть я и разменял второй десяток, а чувствую себя в точности как в девять лет. Я такой же, как был в Лондоне. Джас такая же. И папа. Он даже не показался на стройке, хотя на автоответчике ему оставили пять сообщений за две недели.