не спускал с них глаз. На меня же он совсем не поглядывал. Я обращался к нему только чтобы уточнить, где находится та или иная книга, которую я никак не мог найти. От меня доставалось и другой молодой сотруднице библиотеки, Карме, спасающей нас от общения с ее старшими язвительными коллегами. Порой я начинал досаждать ей заумными библиографическими расспросами: «Есть ли какая-нибудь книга о пыльце, не повторяющая то, о чем и так твердят все энциклопедии?»

Я упомянул микробиблиотеку моих родителей. «Двадцать пять книг», – сказал я. Впрочем, стоит пояснить. Переход Испании от диктатуры к демократии возглавили сберегательные банки. Муниципальные власти, занятые спекуляциями и развитием городов, делегировали банкам управление сферами культуры и социальных услуг. Наш городок, Матаро, представлял собой хрестоматийный случай: большинство выставок, музеев и домов престарелых, а также единственная библиотека в городе с населением в сто тысяч человек зависели от банка Кайша Лайетана.

В начале 2000-х годов, в ходе работы над моим (теперь уже реальным) исследованием, посвященным епископу Жозепу Бенету Серре, для книги «Австралия: Путешествие», я вновь побеспокоил Карме. С нашей последней встречи она достигла особых карьерных высот в библиотечном деле. К моей радости, Карме открыла мне двери к бесценным документам. В то время мне и в голову не приходило, как это было символично. Экономический кризис пока еще не разоблачил наготу короля: документальные фонды Матаро, его историческая память, хранились не в специальном муниципальном архиве или крупной государственной библиотеке, а в самом сердце нашей библиотеки, принадлежащей банку Кайша Лайетана.

В эпоху переходного периода в Испании никто не стал оспаривать решение правительства о передаче руководства культурой страны банкам. Однако один из них как-то напомнил населению об этом занятном факте, опубликовав собственную книгу и разослав ее всем клиентам в качестве бесплатного подарка. В моей личной библиотеке, между прочим, есть экземпляр, унаследованный или скорее украденный из родительского дома. Название книги – «Пикассо: его жизнь и творчество» за авторством Александра Чиричи. На задней стороне обложки значится: «Подарок от сберегательного банка Каталонии». Больше никаких тебе упоминаний про источники финансирования. Трудно поверить, но в ней нет и ни одного комментария от политика или банкира. В конце концов, зачем оправдывать жест, воспринятый в ту пору как нечто само собой разумеющееся. Более половины книг из коллекции моих родителей были подарены банковскими учреждениями.

Как-то, много лет спустя, друг детства моего брата погиб в автокатастрофе. Его мать, убитая горем, рассказала мне, что в группу поддержки пришла женщина, у которой в сумочке лежала газетная вырезка. Она достала ее и зачитала вслух. Это был некролог, который я посвятил памяти погибшего. Написанные мною слова вызвали у нее чувство гордости за сына, по которому она тосковала с того злополучного дня, как авария внезапно унесла жизни его самого, жены и двух маленьких детей.

Те слова помогли ей пережить потерю внуков – детей строгого, но приветливого библиотекаря. Те слова, впоследствии потерявшиеся в массиве всего написанного мною, недолго принадлежали мне: теперь они – собственность газетных архивов, уходящих, однако, в небытие. Ведь, скорее всего даже для матери, частично преодолевшей свое горе, они – лишь воспоминание. Я и сам теперь толком не припомню, упоминал ли в том некрологе, как мы с друзьями проводили субботние дни на школьной площадке. Библиотека Матаро осталась для меня в прошлом – я перебрался в читальные залы университета Помпеу Фабра в Барселоне. Там, поблизости, друзья состарившегося библиотекаря всегда играли с нами в баскетбол.

II. Университеты

На днях я зашел в библиотеку университета, где работаю, дабы одолжить экземпляр книги Андре Бретона «Надя», нужный мне для занятий. У себя я его найти никак не мог. Тут мне на глаза попалась она, «Мобиль» Мишеля Бютора. Должно быть, книга лежала на том же месте, что и в 1998 году. В ту пору я проштудировал, казалось, все имеющиеся труды сюрреалистов, заинтригованный их теориями любви (и их практическим применением). Однако ее я упустил.

Зато я наткнулся на нее семь лет спустя, в библиотеке Чикагского университета, причем, по интересному совпадению, тогда как раз надвигались холодные зимние месяцы – самое время начитаться вдоволь. У меня есть ощущение, что книжные магазины в соблазнительной, почти непристойной манере выставляют книги на полках и витринах с одной лишь целью – продать товар. Напротив, библиотеки книги прячут или, по крайней мере, скрывают, как будто довольствуются тем, что им поручили их собирать и хранить. Но справедливо и то, что именно взгляд читателя сканирует корешки книг, фактически от его внимательности или прихоти зависит, произведут ли те или иные названия и авторы фурор или же останутся незамеченными.

Помню, когда я поступил на первый курс гуманитарного факультета, библиотеку университета Помпеу Фабра только построили. Она была настолько новой, что у многих отделов еще не было наименований. Очевидно, чем старше библиотека, тем богаче и разнообразнее становятся ее коллекции, архивы, пожертвования. Каждый документ, газета, журнал или книга привязаны к имени бывшего владельца: мецената, ученого, пенсионера или даже покойника.

Когда речь заходит о библиотеках, мы, употребляя глаголы «истощать», «исчерпывать», по обыкновению, вспоминаем Борхеса. Так вот, именно это я и делаю: досконально, до истощения изучаю книжные полки в магазинах и библиотеках; я люблю часами осматривать разделы, полку за полкой, книги, корешок за корешком. Подобным образом я часто проводил дождливые дни во множестве городов мира. Но снежные – лишь в одном, в Чикаго.

Я никогда не чувствовал себя столь одиноким, как в те первые недели 2005 года. Я проводил в той громадной библиотеке по двенадцать или тринадцать часов. Прежде чем я открыл для себя систему межбиблиотечного абонемента, позволяющую получить любую книгу из фонда любой американской библиотеки, я потратил немало часов в отделе испанской литературы в поисках книг о путешествиях и различных собраний эссе. Другого выхода не было, блуждание по книжным лабиринтам в то время было своего рода Google-поиском доцифровой эпохи. Моя нить Ариадны – все эти заглавия и страницы, их тайный беспорядок. Да и хуже одиночества Минотавра не придумаешь.

Привычка захаживать в относительно молодые библиотеки, подобно той, что была в моем Чикагском университете, а до этого – в Барселоне, познакомила меня с ключевым культурным понятием: с архивами, неуловимым воспоминанием об особом состоянии культуры и мира. Фрагмент времени, который никогда не удастся познать до конца, то целое, которое никогда не удастся воссоздать. Зачастую архивы – это бездонные ямы, скрывающие неопубликованные рукописи и письма, никем не увиденные (или, что еще хуже, не прочитанные).

У самых истоков