Вечером в конюшне было уютно и тихо. Только из денников доносился монотонный хруст да по временам глухо во сне ржала лошадь. Угольная лампочка над ларем освещала красноватым светом часть коридора и решетки ближайших денников. Рыбкин подсаживался на ларь и рассказывал Сеньке бесконечные истории о лошадях, наездниках или надевал на нос очки и медленно, с паузами после каждого слова, читал вслух старые номера спортивных беговых журналов. Чтение часто прерывалось длинными разъяснениями и воспоминаниями. Так Сенька незаметно усвоил много ценных сведений по беговому делу.

За свою жизнь Рыбкин побывал на гастролях почти во всех крупных городах Европы, но помнил их плохо. Для оценки городов у него было одно незыблемое мерило: качество бегового грунта и круга. Он мог описать самым подробным образом, с мельчайшими деталями, устройство всех беговых дорожек, на которых он когда-либо ездил. Помнил их размер, грунт, устройство виражей.

Всю жизнь Рыбкин провел в конюшне. Начав карьеру конюшенным мальчиком, он постепенно дошел до старшего конюха, помощника наездника и, наконец, наездника. Состарившись, он продолжал тот же путь, но уже в обратном порядке, и напоследок утвердился на низшей ступеньке служебной лестницы – ночным сторожем конюшни.

Он был одинок и без лошадей и конюшен жить не мог. Он знал всех наездников не только России, но и Европы и еще лучше знал родословные лошадей.

Осмотрев и ощупав Браслета II, старик заявил, что из жеребенка должен выйти большой толк, и, помолчав, добавил:

– Ежели не сломают раньше времени, черти.

Через несколько дней после приезда, утром, когда Сенька чистил Браслета, в денник вошел широкоплечий, высокий человек. Ему было лет тридцать с небольшим. На румяном, гладко выбритом лице сидели большие серовато-голубые глаза. Нос крупный, а из-под мясистых губ выглядывали широкие, редкие зубы. Вперед выпирал крепкий, тупой подбородок. Сенька уже знал, что это знаменитый наездник Африкан Савин. Он остановился в дверях и несколько минут наблюдал за работой Сеньки. Сенька кончил чистку. Тогда наездник вошел в денник и рукой в белой перчатке провел по шерсти Браслета. На перчатке не осталось ни пылинки. Шерсть блестела и отливала медью.

– Собери, – приказал Африкан.

Сенька быстро накинул сбрую. Наездник внимательно следил за работой. Он стоял в дверях и не подумал посторониться, когда Сеньке понадобилось выйти из денника. Сеньке пришлось протиснуться в узкую щель.

– Покажи удила, – сказал Африкан.

Удила ему не понравились. Он заставил Сеньку принести целую связку удил и выбрал одни, толстые, обшитые замшей.

– Запомни, эти будут ходить на нем. Бинтовать не надо, – остановил он Сеньку.

– А напятники? – осмелился спросить Сенька.

– Не надо.

– Нагавки?

– Нет.

Лошадь была собрана.

– Веди! – скомандовал наездник.

Конюшня была недалеко от ипподрома. Свернули в широкий тупик Николаевской улицы. Слева настежь открытые ворота с резными лошадиными головами наверху. Браслета и Сеньку привели сюда в первый раз.

В упряжном сарае Браслета запрягли в качалку. Африкан шагом въехал на круг.

Вороных, гнедых, серых лошадей тренировали на кругу. Увидев их, Браслет вытянул шею и радостно заржал. Свернули на главную дорожку. Савин пустил Браслета тихим тротом. Жеребенок шел, сильно приседая на задние ноги и приплясывая на ходу. Большой плац с мятущимися во все стороны лошадьми ему явно понравился. Он вертел головой и ржал не переставая. Осторожно натянулись удила. Браслет почувствовал незнакомую руку и недовольно затряс головой. Мимо, храпя и разбрызгивая пену, пронесся крупный вороной жеребец. Браслет вздрогнул, как от удара, и рванулся следом. В ту же секунду, без рывка, плавно натянулись вожжи и больно впились в углы рта удила. Браслет осел на задние ноги и затоптался на месте. Савин ослабил вожжи и щелкнул языком. Браслет не шел. Савин подождал. Простояв с минуту, Браслет сам двинулся вперед, забирая ход и прося вожжи. Тяжелая, словно железная рука держала концы вожжей и вжимала удила в рот. Браслет рвался вперед, тянул, но мог идти только вразмашку. Но вот наездник ослабил вожжи и послал быстрее. Браслет сразу принял посыл и рванулся вперед. Щелкнул секундомер. Тоненькая стрелка сорвалась с места и, четко отбивая ритм, понеслась по кругу. Каждую секунду резкий удар. Каждый удар – миллиметр расстояния на гладком кругу циферблата. Треск пружины ударил по нервам и прозвучал как вызов. В ответ гулко и четко заходило в груди сердце. Каждую секунду удар. Каждый удар – сильный бросок вперед. Каждый бросок – четыре метра на беговом кругу. Молодое, трепетное сердце весело спорит с маленькой металлической пружиной. С каждым пройденным метром у Браслета сильнее бурлит кровь и растут силы. Отставив хвост и вытянув шею, он мчится вперед. Пятьдесят шесть раз прыгнула стрелка и почти обернулась вокруг оси. Ровно полкруга прошел жеребенок. Легкий нажим пальца на пружинку – последний резкий щелчок, и стрелка послушно замерла. Браслету трудно остановиться. Савин уперся ногами в проножки и тянет к себе. Удила впились в рот, рвут губы и задирают голову. Ноги дрогнули и сдали. Жеребенок покорился и перешел постепенно на шаг. Но сердце не хочет успокаиваться. Оно громко стучит в груди. Савин повернул Браслета и таким шагом съехал с круга.

– Хорошо растереть «флюидом» и водить, – приказал он. И через минуту добавил: – Будет толк. Через месяц запишем на приз.

* * *

Крепкий декабрьский морозец. Цокая по льду острыми шипами подков, носятся по дорожке рысаки. Разыгрываются крупные, многотысячные призы. Обе трибуны петербургского ипподрома набиты битком. В центре трибуны, в ложах, – шубы, меха, туалеты, которые стоят тысячи. Чем дальше от центра, тем беднее и проще. В закрытой ложе, «стеклянном членском фонаре», сидят действительные члены Общества рысистого коннозаводства – знать, маститые коннозаводчики.

Старичок в генеральском мундире, с иконостасом медалей на груди, десятый раз спрашивает Лысухина:

– Вашу лошадку-то как кличут?

– Браслет Второй, – десятый раз вежливо отвечает Лысухин.

Генерал – важная особа. Сорок лет подряд заседает он в Государственном совете, у него громкий титул.

На Лысухине военная форма. На плечах полковничьи погоны. Он волнуется и часто смотрит на часы. Через несколько минут разыгрывается зимний вступительный приз для трехлеток. У Браслета II много оснований для успеха, но по жребию он идет шестым номером, крайним с поля, а это ухудшает условия.

В упряжном сарае старший конюх и Сенька собирали Браслета на приз. Два месяца ипподромной тренировки сильно изменили жеребца. Коротко, под машинку, стриженная шерсть заблестела, как лакированная. Из-под кожи выпирали мускулы. Жеребец выглядел худоватым. Глаза утратили прежнее доверчивое, жеребячье выражение, стали суше и строже.

– Готово, – доложил старший.

Затрещал звонок. Наездник еще раз проверил сбрую, забрался в качалку и скомандовал: