— Добро. А сам как?

— Что сам? Сам как надо.

— Смотри, Михалыч.

— Смотрю, смотрю.

Спустившись в цех, Антипов увидел жену. Она ждала его возле раздевалки.

— А ты чего здесь? — строго спросил он. — Поправилась?

— В амбулатории была, — сказала Галина Ивановна. — Тебя зачем начальник вызывал?

— На вторую смену остаюсь, мать.

— Ты с ума сошел!

— Никло не сошел, — резко сказал Антипов. — Ступай себе домой, нечего.

— А что хоть случилось-то?

— Осипов заболел.

— Голодный ведь ты...

— Накормят. Директор приказал. Иди, иди.

После хорошего обеда — гороховый суп, макароны с тушенкой и по стакану компота — Антипов со своим подручным Сашкой, покуда второй, осиповский, грел заготовки и готовил инструмент, полежали с полчаса на досках за печкой. Доски эти кто-то натаскал, чтоб иногда передохнуть, и уложены они были удобно, с наклоном. Дневная усталость теперь не очень сильно давала знать о себе, гуд в голове и в ногах прошел, однако Антипов-то знал, что бодрость эта обманчивая и ненадежная, ей особенно доверяться нельзя. Он с самого начала решил почаще устраивать перекуры. А если нажать с вечера — до утра ни за что не дотянуть. Двенадцать буксирных крюков — это не мало. Работа каверзная, сложная, даром что название несерьезное — крюки. Тут одного инструмента — подкладок разных, подставок, штампов подкатных — до десятка наберется.

В обычные дни Антипов как раз и поспевал за смену отковать двенадцать-тринадцать крюков. А Осипов поменьше, девять или десять. Штук пять-шесть мог бы и Давыдов, если не торопясь, вдумчиво, только он не умеет не торопиться, а не зря говорится, что поспешишь — людей насмешишь. Да ведь и инструмента у него подходящего нет. Не любит, видишь, впустую возиться! Не возьмет в толк, хоть Антипов не раз говорил ему об этом, что на хороший инструмент никогда не надо жалеть времени. Никогда. Инструмент, он всегда окупит себя. Не сегодня понадобится, так завтра. А без него все тяп-ляп и получается.

— Нагрелись, дядя Захар, — позвал осиповский подручный.

— Поехали, значит, — сказал Антипов. — Поднимайся, народ трудовой.

Сашка нехотя поднялся с досок и потянулся.

Работал Антипов спокойно, сосредоточенно, а сам косил глазом на Сашку: не сдал ли уже парень? Ему всего-то шестнадцать, не окреп еще, не вырос в мужчину. Подросток, и только. До войны таких и близко к кузнице не подпускали, а тут — вторую смену кряду. Сутки. Можно, конечно, поставить его у печки, там полегче, чем у молота, но Антипов боялся, что с чужим подручным не управится отковать двенадцать крюков. Привычка друг к другу нужна. Сашка хоть и молодой, а знает, когда и что подать, подложить. Приноровился. А Осипов, тот по-другому работает. Не плохо, но по-другому. Правда, его подручный тоже паренек сноровистый, спорый. Не лентяй, словом.

— Ну как? — спрашивал время от времени Сашку.

— Порядочек в танковых частях! — Это у него поговорка такая, гордится, что причастен к изготовлению танков.

— Ну-ну.

По себе Антипов знал, что без привычки, какая вырабатывается долгими годами, и на самой тяжелой физической работе не одолеть сна бывает. А зимой тем более, когда на дворе заворачивает мороз, а ты в тепле находишься. Это сильно расслабляет и утомляет. Так и клонит в сон, так и клонит...

Ничего, подбадривал он себя, бог даст, и Сашка выдержит. Кровь-то у него молодая, не застоявшаяся, небось кипит, клокочет в жилах, требуя постоянного движения, работы. «А нет, — подумал Антипов, — дам среди ночи поспать часок...»

* * *

Они заканчивали четвертый крюк, когда Антипова позвали к телефону. Звонила жена. Что за наваждение! Не бывало такого, чтобы она звонила в цех. Разве случилось что-нибудь?..

Он тяжело поднимался на второй этаж, лесенка — обычно это не очень заметно — крутая и неудобная, в один марш.

Теперь в кабинете, кроме Алексея Василича, сидели директор завода и военный с черной повязкой на правом глазу.

Антипов осторожно взял трубку.

— Ну, что там? — сказал он недовольно и подумал, что пачкает трубку грязными руками.

— Сейчас... — как-то неестественно ответила Галина Ивановна.

Голос у нее был трескучий и чужой. В жизни Антипову не приходилось разговаривать с женой по телефону.

— Оглохла, что ли? Зачем звонишь?

— Ты домой собираешься или нет?

— Сказано же! Или не спится? — пробурчал он и покосился на военного.

И тут в трубку ворвался другой, вовсе уж незнакомый мужской голос («Алло, алло!» — кричал он), но в то же время он был как бы и знаком Антипову, потому что это почти его собственный голос, только моложе и оттого звончее и мягче.

— Отец, отец! Ты слышишь меня, отец?!

Конечно же это был Михаил, сын! А у него как будто язык отнялся, сделался неудобным и непослушным. Точно деревянный. И дрожь в ногах появилась.

— Отец!..

— Слышу, — сказал Антипов.

— Здравствуй, отец.

— Здравствуй, сынок. Откуда ты взялся?

— Проездом на фронт, — ответил Михаил. — На несколько часов. Отпустили. Прибегут за мной, когда надо.

— Дома был? — И понял, что спросил глупость.

— Тебя ждем. Давай быстрее, отец. А то каждую минуту могут прибежать.

Да, разумеется, надо быстрее. Надо велеть подручным, чтобы убрали все, заготовки чтобы из печи вытащить не позабыли, а то погорят, и бежать домой. Михаил приехал, чертушка рыжий! Какое же у него звание, ведь в училище был? Командир, в общем. Поди ж ты — командир! Здоровущий вымахал, по фотокарточке и то заметно. Пожалуй, с ним теперь и не совладать. Нет, где там!.. Как же он в танк залезает, такой большой и здоровый?.. Помогают, наверно. В танке-то внутри тесно.

— Ты что молчишь, отец? — хрипело в трубке, которую Антипов держал на расстоянии, не прижимая к уху.

На него внимательно смотрели все: начальник цеха, директор и этот военный с повязкой на глазу. Почему они здесь?.. Ведь ночь уже. Ах да, утром — в девять ноль-ноль — подадут вагоны, будут