грузить танки, или, как их называют на заводе, машины. А он отковал всего четыре крюка. Четвертый почти отковал. Подкатать осталось, и будет готов. Сложная все-таки работа.

— Мы ждем, отец, — повторил Михаил, и голое у него стал неожиданно громкий и близкий, словно он вошел в кабинет и стоит за спиной.

— Не ждите, — сказал Антипов. — Я не могу. Работа срочная.

— Ну как же это, отец? Объясни там начальству!

— Надо, сынок. — И он положил трубку.

Никто не обронил ни слова, пока Антипов шел к двери, а вот когда открыл уже дверь, его окликнул начальник цеха:

— Михалыч, постой-ка!

Антипов не ответил, не обернулся даже.

На лестнице, спустившись на три-четыре ступеньки, он все же остановился в нерешительности. В конце концов, думалось, полчаса до барака, полчаса обратно. Пять... Нет, десять минут побыть дома. Хоть бы обнять Михаила, посмотреть на него, какой он. После можно и поднажать, до утра далеко. И даже если восемь оставшихся крюков он откует не сегодня ночью, а завтра днем?.. Сын не каждый день приезжает. Когда еще удастся свидеться? Война.

Он уже готов был вернуться в кабинет: всего на несколько часов заехал сын, пусть директор и военный с повязкой на глазу («Интересно, на фронте он ранен, что ли?..») не обессудят, но ему непременно нужно сейчас домой.

И — как ножом остро: «Осипов же заболел!» А это значит, ему одному придется справляться со всеми крюками, и эти восемь, которые он не откует сегодня ночью, уже никогда не будут откованы. Никогда.

И тут Антипову ясно-ясно представилась заснеженная дорога и метель — даже свист ветра он услыхал, — и как будто стоят на этой дороге в белой степи (именно в степи, хотя он и не видел ее) безжизненные, покрытые инеем, мертвые восемь танков, стоят и не могут вытащить друг друга из глубокого снега, который мало-помалу заносит их, потому что ни у одного нет буксирных крюков, не за что зацепить тросы... А в переднем танке — обязательно в переднем, в главном — сидит сын Михаил со своим экипажем...

И почему-то тут же бегает младший лейтенант Сазонов.

Он отер со лба пот и пошел вниз.

Возле молота копошились две девчонки, укладывали на тележку горячие еще крюки, и рукавицы у них дымились. Сашка с осиповским подручным стояли рядом и зубоскалили.

— Давайте, девочки, давайте! — кричал Сашка.

— А ну возьми клещи! — разозлился Антипов. — Совесть совсем потеряли, что ли?!

— Да мы... — заикнулся растерянно осиповский подручный. Но схватил клещи и в один миг уложил крюки на тележку.

— Поехали, — сказал Антипов уже спокойно, миролюбиво. Надолго зла у него никогда не хватало.

Было двадцать минут четвертого, когда подошел начальник цеха.

— Кажется, сын, Михалыч.

Да, это был сын, и звонил он со станции.

— Все, отец, — потерянно и тихо сказал он. — Уезжаем.

— С богом, сынок, — пожелал Антипов и закусил губу. — Смотри там, воюй как следует.

— Что ты сказал?!

— Воюй, говорю, как положено! Не подведи нашу фамилию!

Невесть откуда взявшийся девичий голос повторил: «Отец вам говорит, чтобы воевали хорошо и не подвели свою фамилию!»

— Верно, — подтвердил Антипов и улыбнулся невольно.

— Будет исполнено! — очень издалека отозвался Михаил.

— Вот и ладно... Да, какое у тебя звание?

И опять продублировала телефонистка: «Отец спрашивает, какое у вас воинское звание?»

— Лейтенант.

— Это сколько же кубиков?

— Два, отец, два. — Михаил засмеялся в трубку, и смех его был слышен громко, отчетливо.

«Значит, главнее Сазонова», — подумал Антипов и сказал:

— Ну, давай.

— Отец, я хотел тебе сказать...

— Говори, раз хотел.

— Дело, понимаешь, такое...

И тут в ухо ударили короткие, прерывистые гудки, и, сколько Антипов ни кричал, сколько ни дул в трубку, голоса Михаила так больше и не услышал.

— На линии что-то, — виновато сказала телефонистка. — С железной дорогой вечно... Прямо несчастье, а не связь.

— Спасибо, милая. Всё уже обговорили.

* * *

Директора, теперь только обратил внимание Антипов, в кабинете не было, а военный спал, уронив голову на край стола. Начальник цеха вздохнул, но ничего не сказал, отвернулся. И хорошо, что не сказал. Слова были не нужны Антипову. Ничьи слова. Он протянул руку, взял папиросу и стал искать в карманах спички, хотя их там и не было вовсе, и он знал, что нету, а уходить от телефона сразу нельзя: вдруг на линии все наладится и Михаил позвонит снова...

Он стоял у стола пять или, может быть, десять минут. Телефон не звонил, начальник молчал, понимая, почему Антипов не уходит, но вот пошевелился военный, вздернул голову и одним глазом удивленно посмотрел по сторонам.

— Задремал, кажется, — сказал он, стыдясь этого.

Антипов пошел из кабинета.

Спускался он медленно, нисколько не надеясь, что его могут позвать, окликнуть, а просто усталость, с которой не было уже сил бороться, ломала его. Ныл каждый мускул, каждый нерв, отдаваясь в висках и в затылке долгим, глухим звоном.

Сашка не дотянул-таки до конца смены: уснул где-то около шести утра прямо здесь же, у молота. Спящего, его отнесли в раздевалку, и сонный он был совсем ребенком — шлепал губами и пускал пузыри.

За Антиповым директор прислал свою машину. Она подъехала прямо к цеховым воротам. Он не сел в машину, отказался. Пошел посмотреть, как на платформы грузились танки. Тут же были и военный с повязкой на правом глазу — Антипов догадался, что он военпред, — и директор. А Михаила не было. Да ведь и не могло быть, понимал Захар Михалыч, раз он уехал ночью.

К нему подошел молоденький командир с розовыми, пухлыми щеками.

— Отличные боевые машины делаете! — сказал он восторженно. — Спасибо вам, отец.

— На здоровье, — не очень-то ласково ответил Антипов и пошагал быстро — откуда и силы взялись — к проходной.

ГЛАВА II

Бараки поставлены в два