— Наш класс выезжает на лыжную базу, — сказала Джосс, вставая. — Можно мне тоже?

— Ничего не выйдет, — ответила Кейт. — У меня нет на это денег. — Джеймс открыл рот, но опять закрыл, получив предостерегающий взгляд. — И между прочим, Джосс, ты прекрасно это знаешь. Как и то, что мне очень жаль.

— Ну само собой, — буркнула Джосс, с самого начала не питавшая больших надежд на то, что дело выгорит.

Правда, она дала себе слово в случае отказа устроить сцену, но в конце концов махнула рукой — какой смысл? Выходя, она оставила дверь открытой, зная, что затворять придется Джеймсу.

— Я рад, что ты вернулась к ужину.

— Что? А… я тоже. — Кейт ползала на корточках, собирая в пакет все, что раскатилось, — такая тоненькая и гибкая, очень привлекательная вопреки небрежности наряда. — Знаешь, сегодня мне что-то взгрустнулось. Может, дело в унылой январской погоде, но почему-то именно сегодня «дом» совсем не похож на убежище от житейских бурь, скорее на тоскливое присутственное место — сплошные бланки и опросы. Каждый второй дымит как паровоз. Понятно, у всех нервы, и мне должно быть стыдно за такой негативизм, но… понимаешь, вдруг стало так противно! — Она поднялась с заново наполненной сумкой в руках.

— Уж если кому и должно быть стыдно, так мне, — сказал Джеймс, надеясь, что это прозвучит ободряюще. — Хоть помирай со стыда. Знаешь, что я натворил?

— Нет. Расскажи.

— Ездил на почту отправить готовую статью в газету и — вообрази себе! — забыл очки. Как результат, на Бомон-стрит сбил женщину на велосипеде. Ну, не то чтобы сбил, но столкнул в грязь. — Кейт слушала с таким напряженным вниманием, что он преисполнился к ней еще большего тепла за это молчаливое сопереживание. — Самое ужасное в том, что она была такой… я не знаю… такой хрупкой, ранимой на вид, с этим своим узлом седых волос и прочим. Везла кошачий корм! Хорошо хоть, ехала не куда-нибудь, а к врачу. Я ее туда проводил… и навещу при первой же возможности, да вот хоть завтра, и вроде как все устроилось, но ощущение прегнусное, как будто сделал Бог знает какую гадость!

Высказавшись, Джеймс приготовился к заверениям, что в такую погоду это могло случиться с кем угодно, что все будет хорошо и совсем ни к чему заниматься самоедством. Он ждал, что Кейт подойдет его обнять, но не дождался ни объятий, ни даже слов. Она стояла как каменная, и во взгляде ее читалось нечто совсем новое, незнакомое и неприятное — что-то вроде холодного пренебрежения.

До предела изумленный, Джеймс открыл рот спросить, что случилось, но Кейт опередила его:

— Старый дурень!

В наступившем молчании взгляды их столкнулись — потрясенные, полные ужаса.

Кейт лежала в ванне, закрыв глаза и погрузившись в горячую воду по самый подбородок. Одна. Она предложила дочери посидеть с ней и поболтать, но Джосс отговорилась уроками. Именно отговорилась, в этом не было сомнений — даже в четырнадцать лет нетрудно разобраться, когда тебя приглашают от души, а когда просто так, чтобы не оставаться одной.

— У меня еще уроков выше крыши; — вот что сказала Джосс (ей очень удавался легкий акцент кокни).

У самой Кейт акцент был провинциальный, а вот у Джеймса — чистый оксфордский выговор.

Джеймс! Кейт передернулась, послав во все стороны пенные круги.

Кой черт дернул ее за язык? Ведь и в мыслях не было высказываться таким манером. Сперва брякнула, а потом уж подумала что. Обозвать спутника жизни дурнем — уже не слишком лестный комплимент, но старым дурнем!.. Кейт съежилась, подтянув колени к подбородку.

Господи, какое лицо было у Джеймса! Словно она влепила ему пощечину — чего, кстати сказать, никогда не случалось. Она и голоса-то сроду не повышала. Он не из тех, на кого повышают голос, и уж тем более кому дают пощечины, а она не из тех, кому это проще простого. И на тебе — обозвала старым дурнем!

Внезапно, с новой вспышкой ужаса, Кейт поняла, что это не было сказано в запале, под влиянием минуты, что именно таким она и видела тогда Джеймса: рассеянным подслеповатым стариком, глупым настолько, чтобы в сумрак и дождь вести машину без очков, сбивая людей направо и налево.

Это был такой пугающий ход мысли, что и в горячей воде Кейт начала бить дрожь.

…Когда они только познакомились, ей в голову не пришло отнестись к Джеймсу как к стареющему мужчине, как раз наоборот — сама мысль о том, что он на двадцать пять лет старше, заводила до неба. Роман начался так естественно и был так чудесен, что в нем не было места сомнениям.

Первая встреча произошла в пивном баре, недалеко от Холивелл-стрит. Джеймс зашел туда с лучшим другом Хью Хантером, а Кейт с приятелем. Не с отцом Джосс (тот, как только узнал о беременности, улизнул назад в свою Канаду), а с другим мужиком, который успел ей поднадоесть. Проталкиваясь сквозь типичную для английского паба толпу, Хью плеснул пивом Кейт на плечо, платок оказался только у Джеймса, и так оно все завертелось. В твидовом костюме Джеймс выглядел очень импозантно. Как следует его оглядев, Кейт нашла, что он напоминает герцога Веллингтона (возможно, формой носа, теперь уже и не вспомнить).

— Меня зовут Джеймс Маллоу, — представился он, осторожно промокая ей плечо платком.

— Правда? Моя мать родом из Маллоу, что в Каунтри-Корк, в Ирландии! — почему-то обрадовалась Кейт. — У нее остались чудесные воспоминания. Каждое лето они с родителями спускались на лодке по реке Глашабой.

В конце вечера Джеймс попросил номер ее телефона, на другой день позвонил, и они отправились в кино. Затем был обед на вилле Ричмонд. Он приготовил его сам, не позволив Кейт шевельнуть даже пальцем. Она сидела с бокалом в руке и восхищалась тем, как ловко Джеймс управляется с готовкой. Рукава у него были закатаны выше локтей, и в этом было что-то невыразимо сексуальное, так что в конце концов она забыла про вино и думала лишь о том, как бы поскорее оказаться с ним в постели.

Именно там они и оказались после обеда. Это было потрясающе! То ли до тех пор ей не везло с парнями, то ли еще что, но это была одна из тех идеальных сексуальных сцен, которыми напичканы романы и которые никогда и ни с кем не происходят в действительности. А вот ей повезло. Той весной, когда Джеймсу было пятьдесят три, а Кейт двадцать восемь (Джосс соответственно шесть), секс у них был просто роскошный.

Ну так вот, когда (долгое время спустя) они выбрались из постели, Джеймс повел Кейт показать свой кабинет. Больше всего ее поразила чистота, и даже не чистота как таковая, а то, что очень старые вещи могут быть до такой степени чистыми и ухоженными. Она была уверена еще с детства, что быт — штука по природе неряшливая. Родительский дом не блистал чистотой, это еще мягко выражаясь, и хотя старых вещей там хватало, все это была рухлядь — ветхая, в пятнах, пропитанная невообразимыми запахами. В кабинете Джеймса каждая вещь лучилась зрелой, выдержанной красотой, как иной человек пышет здоровьем. Каждую вещь здесь уважали. Сидя в бесшумно вращающемся кресле, Кейт жадно впивала взглядом разодетую фигуру принца над столом: его изукрашенный жемчугами тюрбан, нити ожерелий на шее, саблю на шелковой перевязи и руку, которая так небрежно покоилась на эфесе.