Покупка принесла ему удачу. Во-первых (к своей тайной досаде), он понял, что в конечном счете не имеет ничего против педагогики, а поняв, без труда нашел работу в одном из бесчисленных учебных заведений Оксфорда. Его также осенило, что совсем не обязательно писать беллетристику, главное — писать в принципе. Для пробы он состряпал несколько статей социального и политического характера и разослал в различные издания. Все они были приняты к печати. Появившиеся деньги дали возможность отремонтировать и благоустроить виллу Ричмонд. Джеймс разбил что-то вроде цветника и обзавелся кругом друзей. Результатом явился мирный, очень ровный образ жизни, а также свобода, прежде ему неизвестная. Эта свобода была ему очень дорога, и потому вопреки увлечениям плотским и духовным (Бог знает почему, он был не способен объединить эти две стороны отношений) у него никогда не возникало потребности ввести на виллу Ричмонд женщину. Хью насмехался над ним за это. Говорил, что ему светит перспектива закоренелого холостячества, обветшалых манжет и пятен супа на галстуке. В ответ Джеймс едко проходился насчет искусственного загара Хью и его чем дальше, тем более молодых подружек — мол, лучше уж пятна супа, чем плейбой, от которого за версту разит нафталином.

Они взяли за правило встречаться раз в неделю. В начале семидесятых, в пору расцвета коммерческих каналов, «Дабл-Эйч тайм» выходила на большинстве из них по четвергам, что оставляло уик-энды свободными. По субботам Хью взял за правило выезжать в Оксфорд, объясняя это тем, что Джеймсу нужна целая вечность, чтобы куда-то добраться. Иногда это были встречи на вилле Ричмонд, но обычно, в память о бурной молодости, они шли в паб. Затем Джеймс устраивал другу экскурсию по Джерико или вдоль канала, искренне забавляясь тем, что Хью приходил в ужас от мысли, что есть люди, по доброй воле готовые жить в этих мрачных кирпичных домах, на унылых улицах, среди вечного грохота железной дороги. «А мне нравится шум поездов», — говорил Джеймс.

Это была подлинная дружба, без притворства. Хью ни за что не стал бы врать Джеймсу (как врал всем остальным), что близко знаком с великим Ричардом Димблби[2], с которым на деле только раз обедал в одном зале ресторана. От Джеймса он не скрывал тревоги, когда «Дабл-Эйч тайм» сначала перенесли на понедельник, потом урезали с сорока пяти минут до получаса, а потом и вовсе прикрыли. После сорока у него развился острый страх перед старостью, и он не раз обращался к другу за утешением. Он всегда выглядел много лучше Джеймса — подобранный, статный, ухоженный, но страх сослужил ему плохую службу — на людях старался изображать вечную молодость. Чтобы скрыть досаду на отставку, он говорил о том, что центральное телевидение себя исчерпало и что будущее за провинциальным. Джеймс не спорил, понимая его чувства.

Знакомство Джеймса с Кейт стало для Хью жестоким ударом. Ослепленный болью потери, возмущенный тем, что считал предательством, он не сумел оценить ни достоинств Кейт, ни ее благотворного влияния на друга. Поездкам в Оксфорд был положен конец. Хью провел в Лондоне несколько жутких одиноких месяцев, уверенный, что на его собственной жизни — как деловой, так и личной — поставлен крест.

Поворотным пунктом в его судьбе стал телефонный звонок. Это было предложение выступать на «Мидленд телевижн» с программой почти того же типа, что и «Дабл-Эйч тайм», и шло оно от Мориса Хиршфилда, друга и соратника времен расцвета коммерческих каналов.

— С тех пор многое изменилось, и, поверь, к лучшему, — сказал он Хью. — Помнишь, как мы начинали? В полуразвалившемся кинозале! Теперь совсем другое дело.

Хью без колебаний подписал контракт на два года с возможностью продления. Его продюсером в новой программе стала Джулия Фергюсон. Она ничем не напоминала некогда любимый женский тип: кокетливых, вертлявых девиц, одинаково готовых вскочить на мотоцикл и улечься в постель. Это была сдержанная, даже холодноватая девушка с гладко зачесанными волосами и в очках. Она предпочитала строгие костюмы и не признавала украшений, знала французский и испанский и читала тамошних классиков в подлиннике. В ее присутствии Хью бросало то в жар, то в холод, а она относилась к нему ровно и уважительно, всегда спрашивая его мнение и поступая соответственно. Не прошло и года, как они поженились, ни разу так и не заговорив о разнице в возрасте: Хью из страха, Джулия потому, что ее это не беспокоило.

Мать Хью умерла через месяц после их свадьбы. Она была против их союза даже больше, чем когда-то против театра (Джулию она называла не иначе как снулой рыбой). Получив наследство, Хью немедленно взялся за поиски подходящего дома — дома, который располагался бы близко к месту работы и Оксфорду, так как детям, которыми Джулия собиралась обзавестись в самое ближайшее время, однажды предстояло получить образование. Она одобрила покупку Черч-Коттеджа, тогда еще окруженного запушенным фруктовым садом. Это был деревенский дом XVII века, в шестидесятых годах сильно осовремененный, но местами сохранивший штрихи древности, вроде матерчатой обивки стен и гардин работы Уильяма Морриса.

Всегда и во всем методичная, за два года Джулия шаг за шагом переоборудовала дом под стандарты восьмидесятых, ухитрившись при этом сохранить уникальную средневековую атмосферу (по крайней мере ее веяние). Как только с этим было покончено, она перестала предохраняться, а перестав, почти сразу забеременела и два дня спустя после пятьдесят седьмого дня рождения Хью подарила ему здоровых, на редкость крепких близнецов. Как если бы судьба тоже была в восторге от такого подарка, еще через два дня его контракт был продлен. Выйдя на экран после рождения Джорджа и Эдварда, Хью произнес роскошный импровизированный спич о том, что каждого в жизни ждет полоса удач, нужно только уметь ждать, а тот, кто дождался, должен вознести хвалу небесам, потому что, вне всякого сомнения, это промысел Божий. Зрители потом засыпали его письмами, рейтинг передачи круто пошел в гору, а правление (мнения по поводу продления контракта резко разделились) облегченно вздохнуло.

Джеймс не преминул тепло поздравить Хью с пополнением семейства, и традиции прежних дней были возобновлены. То, что жены найдут общий язык, разумелось как-то само собой. В самом деле, после первоначальной настороженности они сблизились. Кейт вообще не знала неприязни, и потом, у Хантеров теперь имелся такой притягательный магнит, как близнецы. Милые карапузы со светлыми волосиками, за четыре года жизни они собрали вокруг себя что-то вроде клуба по интересам, в который входила и Джосс.

— Ты, случайно, не завидуешь Джулии? — как-то раз полюбопытствовал Джеймс. — Я имею в виду насчет малышей?

— Дело не в том, что у нее малыши, — ответила Кейт. — Дети не предмет для зависти. Но тому, что это близнецы, я в самом деле завидую. Да и кто бы не позавидовал?

Что до Хью, эти белокурые ангелочки могли вить из него веревки. В семье вся строгость правильного воспитания зиждилась на Джулии. Она пичкала детей витаминами, она давала им первые уроки, она же умела и приструнить. Хью мог добавить к этому только игры и обожание. Когда он бывал не в своей тарелке, раздражался или скучал, то отправлялся на поиски близнецов, а если их не было в доме, погружался в мысли о них. Его кабинет на студии был чуть не сплошь завешан их фотографиями, на дни рождения оттуда приходило ровно столько открыток, сколько у Хью было сослуживцев, а на рождественских вечеринках их заласкивали, как щенят или котят.