воевала матушка. Ох и била она батюшку, опосля чего супруги мирились — до новой драки. И все дети пошли в рассудительного отца — кроме Ефима, ставшего первым задирой на деревне.

Марью свою он, бывало, смертным боем бил, но кого таким удивишь? Сестёр за косы таскал. Уже и старшенького своего «поучать» подзатыльниками начинал. Но в артели до поры вёл себя тихо, ни с кем не задирался. Там все до единого мужики молчаливы и крепки, как дубы столетние, да и инструмент в руках тяжёлый. С такими не задерёшься. Однако рано или поздно буйный нрав должен был себя проявить, и случилось это аккурат на застолье в честь крещения младшего сынка, когда хмель снял все прежние запреты.

И ладно бы — мужики друг другу рожи начистили. Всякое бывает. Но Ефим знатно отличился не только в драке…

2

— Да-с, неприятная история. Что же мне с этим Севостьяновым делать, Иван Николаевич? Железная дорога важна для империи, её строительство нельзя задерживать ни на день. А здесь из-за одного буяна сгорел склад древесины. Она, как-никак, денег стоит.

— А вы, как полицмейстер, что изволите предложить? Законопатить Севостьянова в тюрьму? Это его не изменит. Равно как и не вернёт ни затрат на шпалы, ни сам их запас. Ведь только позавчера привезли свежую партию…

— Ущерб существенный, Иван Николаевич. Вполне потянет на ссылку в Сибирь.

— Жаль, но… вы правы, Викентий Ильич, — инженер защёлкнул крышку часов и привычным движением сунул их в кармашек. Тихонечко прозвенела серебряная цепочка дорогого аксессуара. — Ещё безумно жаль семью дурака. Не стоит морщиться, я действительно жалею этих несчастных, когда представлю, какая судьба их ждёт без кормильца.

— Здесь живёт брат этого буйного, говорят, вполне приличный мужик. Неужели не возьмёт на себя обязательства по содержанию родственников?

— Я наводил справки о его брате. Шахтёр, женат, шестеро детей. Ещё шестерых нахлебников он просто не прокормит. Благотворительностью никто заниматься не намерен, это выглядело бы как поощрение преступности…

…Горячую голову разбуянившегося Ефима остужали в «холодной», куда его препроводили после всех учинённых непотребств. Ну, когда сумели изловить и повязать. Морду набили, пары зубов недосчитался. А когда узнал, что по пьяному делу склад со шпалами подпалил, закинув на крышу горящую лампу — а соломенная крыша возьми и вспыхни, словно порох — то и закручинился добрый молодец. Такое не спустят. Когда батюшка был молод и в крепости пребывал, за такое могли на конюшне запороть. Теперь, когда все вольные, отвечать придётся иначе.

Выходит, сидеть ему в тюрьме с варнаками. А Марья с детишками и сёстры по миру пойдут.

Закручинился добрый молодец ещё сильнее, когда огласили приговор: Сибирь. Где та Сибирь находится, он имел самые смутные представления. Говорили, будто туда идти полный год, а то и поболее. Но делать нечего: раз натворил, то и к ответу притянули. И отправился Ефим в дальний путь, гремя цепью в колонне тех самых варнаков, коих опасался. А Марья с детишками пристроилась в обоз, следовавший за ссыльными. Хорошо, хоть сестёр за собой не потащила, отдала брату Ивану на попечение.

Было это в 1873 году от Рождества Христова. В Иркутск ссыльные преступники попали год спустя. Ефиму повезло: не помер по пути, да и жена рядом, поварихой в обоз нанялась и подкармливала мужа, за детишками следила. Да и ему самому малый срок вышел — всего три года ссылки, чай не душегуб, а просто дурак. Ссыльных на работу водили — что-то строили, что-то копали. О прошлом годе тот срок и вышел. Хотели, было, Севостьяновы в Тульскую губернию возвращаться, да к тому времени прижились в Иркутске. Земли здесь столько, что вовек не распахать. Хоть уголёк не копают, но мануфактуры имеются, а рабочие руки везде нужны. На ссыльного, понятное дело, косились, однако взяли разгружать баржи и плоты, и не прогадали: могучий туляк хорошо исправлял своё дело, и из простых грузчиков со временем перешёл в десятники. Подумывал пойти в плотогоны, у них заработок хороший.

Та история с дракой, последующим сожжением склада и ссылкой словно что-то сломала в самом Ефиме. Первый задира на деревне, злой муж, избивавший жену, куда-то подевался. Пить, правда, вовсе не бросил, но с тех пор не то, что с мужиками задираться перестал — даже Марью свою почти не колотил. Так, для порядку, «чтоб себя не забывала». У начальства стал на хорошем счету. Когда случались свободные дни, Ефим подрабатывал где только мог, где требовалась трудная мужская работа. К трём сыновьям добавились ещё две девчушки, домик деревянный неподалёку от речного бережка выстроили, завели какое-никакое хозяйство, жили не хуже других. «Остепенился», — говорили о нём.

В день, когда почитай полгорода выгорело, Ефим вместе со своим десятком спасал людей в старом особняке, где иной раз подрабатывал на конюшне, благо жил неподалёку. Только когда огонь удалось утихомирить, узнал, что в нём погорел и их домишко. Сгинули и Марья, и четверо из пятерых детей. Спастись удалось только старшему, Савушке. Да и то парень обожжён, лежит в беспамятстве. Выживет ли сынок?

Молодой мужик, которому и тридцати ещё не было, враз поседел.

3

Ощутив на себе, что такое отравление продуктами горения, я «наслаждался» накатывавшим время от времени головокружением и слабостью. Гулять по городу, который, кстати, еще горит — тоже удовольствие ниже среднего. Пришлось вернуться к музею.

Если это действительно тот самый иркутский пожар, то вопрос «какой сейчас год» излишний. Однозначно 1879. Вот уж попал так попал. Хотя период довольно интересный: Россия активно индустриализуется, покрывается сеткой железных дорог, заводов и фабрик, начинают копать уголь и другие полезные ископаемые. Правда, это по большей части относится к европейской части страны. В наших палестинах железки пока нет, только в проекте. Основной вид транспорта — телеги и плоты. Дома на девяносто процентов деревянные — отсюда, кстати, и катастрофические последствия при любом сколько-нибудь серьёзном пожаре.

Из видов связи самый прогрессивный — телеграф. Проводной. Электричество — экзотика. Нет не то, что интернета и телевидения — даже радио ещё не изобрели. Поезда во всём мире бегают на угольно-паровой тяге. А в плане быта… Ну, не будем о грустном. Мне уже выдали ношеную, не по размеру, шинельку, отдалённо напоминавшую солдатскую, только тёмно-серого, почти чёрного цвета, растоптанные сапоги и фуражку — я же студент, или где? Вот и одели как студента. Влез в эту одежонку я с большим трудом, всё-таки предки были в массе слегка помельче