– Да, все просто прекрасно... – ставлю полный чайник на плиту, включаю газ и сажусь за стол, краем глаза озираясь на гостью. – Я не могу отойти от новостей. Неужели Антон избил бездомного?

– Есть свидетели. – Альбина занимает мое место и нарезает остатки огурца, колбасы и сыра. – Не думай об этом. Я много лет работаю в полиции и знаю, что подросток на учете – ещё не самое страшное. Если твой брат не станет совершать глупости, весной, а может быть, намного раньше, его снимут с учёта. В нашем небольшом городке много сверстников Антона отмечается у участкового. Видимо, все дело в поколении.

– У вас в практики были случаи, когда...

– Да, – кивает Альбина. Ей тяжело говорить об этом. Это видно по глазам. – Два месяца назад я поставила на учёт одного школьника, который на глазах у всей школы избил одноклассницу. Обычно образовательное учреждение не вмешивает в свои дела полицию, но ученики засняли видео, которое всплыло в сети, и нам пришлось вмешаться. Побои были не серьёзными. Вовремя подоспели учителя.

– Я видела этот случай в новостях, – вздыхаю, потому что знаю, чем закончилась история. – Вы поставили школьника на учёт, а он убил одноклассницу.

– Верно.

– Что его ждёт?

– Детская колония, а потом тюрьма общего режима. Если суд признает его виновным, в чем нет никаких сомнений, на свободу он выйдет ещё не скоро.

– Вам нравится ваша работа? – спрашиваю с нотками осуждения.

– Думаешь, я хочу сажать подростков в тюрьму? – Альбина убирает нож в сторону, наклоняет голову и заглядывает в мои глаза, хотя смотрит прямо в душу. По крайней мере, у меня складываются не самые приятные ощущения. – Я занимаюсь этим, потому что хочу помогать оступившимся детям, девочка! Может быть, система правопорядка никогда не была идеальной, и мы тоже совершаем ошибки, как в случае с убийством школьницы, но я изо всех сил стараюсь вернуть запутавшихся подростков в общество. Я могла бы плюнуть на твоего брата, отправить его в органы опеки, чтобы непутёвую мать, которая оставила ребёнка на поруки точно такого же глупого подростка, лишили родительских прав. И это было бы справедливо. Мне тоже не хочется разбирать грязное белье людей, не способных уследить за детьми. Но я пошла вам на встречу, а могла вернуться домой, поужинать и лечь спать.

– Извините. Не хотела вас обидеть, – опустив голову, бормочу себе под нос.

– Все хорошо. Я привыкла к недоверию со стороны граждан. И я не держу зла, – говорит она, снимая закипевший чайник с плиты. – Есть заварка?

Я открываю дверцу холодильника, где храню все быстро портящийся продукты, в том числе и заваренный чай, и слышу стук. Иду в коридор, открываю парадную дверь и вижу на пороге своей квартиры пожилую женщину, тётю Клаву. У нас с ней один общий тамбур, поэтому она часто заходит в гости.

– Это тебе, доченька! – расплывается в улыбке она, протягивая мне тарелку с тёплыми пирожками.

– Тётя Клава, не стоило...

– Ты брось эту ерунду! Сколько раз ты выручала меня? Бери!

Я не привыкла брать бесплатные угощения, но в случае с соседкой мне приходится это делать.

Она улыбается и уходит к себе домой, а я закрываю дверь и возвращаюсь на кухню. Ставлю тарелку с пирожками на стол, где уже стоят два бокала с чаем и лежат бутерброды.

– Это нам к чаю, – закатываю глаза.

– Соседка? – спрашивает Альбина, надкусив пирожок с капустой, луком и яйцом. – Вкусно!

– Баба Клава постоянно занимает у меня, – поясняю и ловлю себя на мысли, что это не мое дело. – В общем, деньги она не возвращает, а если делает это, то очень редко. Поэтому в уплату долгов приносит мне еду: пироги, блины, один раз суп принесла.

– Видимо, у неё маленькая пенсия...

– Дело не в этом, – перебиваю, все ещё думая, что лезу не в свои дела. – У неё есть сын, и он – алкоголик. Баба Клава получит пенсию, спрячет от него, так он найдёт, отберёт и пойдёт пить, пока не пропьёт все до последней копейки. А потом они весь месяц ходят голодные. По весне и летом она выходит на улицу и цветами торгует, но зимой, сами понимаете, это невозможно.

Альбина рассматривает меня, словно мы видим друг друга в первый раз. А самое странное во всем этом то, что в её глазах читается лёгкая неприязнь. Я много раз видела этот взгляд в глазах тех, кто знает о моей сексуальной ориентации. Такое невозможно перепутать.

– Можно я задам личный вопрос? – спрашивает она все ещё с нотками неприязни. – Чем ты занимаешься?

– Учусь на юридическом факультете. А что?

– И ты даёшь деньги в долг?

– Что в этом плохого?

– Ничего! – Она разводит руками, а сама усмехается надо мной. – Ты ещё не успела заработать первую зарплату, а уже разбрасываешься деньгами. Я все понимаю. Мне только не понятно, кто обеспечивает тебя.

– Дядя.

– Даже не отец?

– Папа, конечно, помогает, – поспешно объясняю я. Вот черт, зачем я оправдываюсь перед этой женщиной? – Однако квартиру, обучение и большую часть денег мне дал дядя, старший брат мамы.

– Той, которая умерла.

– Единственной! – сквозь зубы бросаю я. – Это что за наезд? Вы мне допрос решили устроить, что ли?

Внезапно Альбина взрывается звонким и заразительным смехом, подскакивает ко мне и также внезапно крепко обнимает меня. От неё пахнет приятными духами с лёгким оттенком пота, а ещё она очень костлявая, но от её нежных рук у меня вспыхивает лицо. Я давно не прижималась и не обнимала женщину, уже успела отвыкнуть, а Альбина кажется мне такой нежной, что внутри все съёживается от возбуждения. Как же мало надо для счастья!

– Прости, пожалуйста, – шепчет она, обжигая горячим дыханием мою шею. По телу пробегают мурашки, и я, взволнованная этим неловким моментом, обнимаю её. – У меня за годы службы в органах выработались вредные привычки. Это называется профессиональной деформацией.

– Чай остывает, – сгорая от смущения, я отрываюсь от неё. Все ещё не могу прийти в себя после объятий, которые были слишком неожиданными. Я знаю, что за ними не скрывается никаких намёков. Сложно представить, что