колоритная фигурка щуплого мужичка в потрёпанной кожанке и картузе такого же качества. Кумачовая навыпуск рубашка, поясной ремешок и невесть с какой свалки кирзачи делали бы из него шута, если бы не огромных размеров портфель в руках. Длинного носа и печальных глаз он не подымал на Соломина, хотя давно заметил внимание к собственной персоне. Покорившись случаю, он не двигался.

— Фугасов Модест Иерархович у нас глава известного общественного фонда, — попытался остановить подполковника Шундучков. — Активно сотрудничает с кооператорами, поддерживает связь с епархией, спонсирует культуру и народные промыслы…

— За этим Фугасом, — ткнул пальцем в прижухавшегося мужичка подполковник, — несколько крупных финансовых афер! Наши люди и оперативники генерала Сербицкого гоняются за ним с полгода, а он вот где гнёздышко свил! Ни клят, ни мят, ни дождичка, ни мух.

— Выбирайте выражения, товарищ Соломин! — перегородил дорогу офицеру завотделом. — Вы компрометируете обкома партии!

— Этот аферист вас компрометирует!

— Мы его здесь не скрываем. И знать не знаем о его проделках. Обвинение Фугасову предъявлено? Санкция на его арест имеется?

Страсти накалялись.

— Нет никаких санкций! — будто ожив, бодро выскочил из угла бедолага, защищаясь на всякий случай портфелем. — И никто меня повестками не вызывал! Ни один следователь, ни один прокурор! Вот товарищ Ковшов, которого я хорошо знаю, может подтвердить. Он в прокуратуре курирует следствие и никаких санкций на меня не давал. Мы — люди законопослушные, достаточно мне телефонировать, и я у ваших ног, знаем, что такое вызов в облпрокуратуру!..

Остановить Фугасова было невозможно, у Соломина отвисла челюсть от его брехологии и нахальства, молчал и Ковшов, так как действительно к нему за санкцией на арест не обращались.

— А бумаги отчётные и финансовые документы о деятельности фонда всегда при мне, — не унимался Фугасов, — потому что я никому их не доверяю. — Он тряхнул тощим портфелем над головой, как знаменем на баррикадах.

Эффект имел успех лишь у Шундучкова, однако народ продвинулся к Фугасову.

— Что скажешь, Данила Павлович? — ткнулся в плечо Ковшова Соломин. — Материалов на арест этого подлеца при мне нет. Знать бы, соломку подстелил…

— На нет и суда нет, — буркнул тот.

— Хоть сейчас проверяйте, товарищ прокурор! — нагнетая истерию, щёлкнул замком портфеля Фугасов, но сунулся не к Ковшову, а к Шундучкову.

— Я не правомочен, — замахал тот руками и спрятался за спину Ковшова.

— Хорошо. — Данила обвёл собравшуюся вокруг толпу успокаивающим взглядом. — Будем считать, что временно конфликт исчерпан, но вам, гражданин Фугасов, я предлагаю сегодня же после заседания бюро, если вы приглашены, явиться в следственный отдел управления КГБ. Считайте, что повестку вам вручил при мне подполковник Соломин. Неявка может повлечь привод, а возможно, и ваше задержание.

Фугасов разом изменил выражение лица и даже попытался благодарственно пожать руку Ковшову, но замер, поймав злой взгляд Соломина.

— Я всегда верил в справедливость и милосердие наших законов… — пролепетал он, прячась за спины.

* * *

— Ты до конца бюро его не трожь, — дёрнулся Шундучков к подполковнику, когда они зашли втроём в кабинет завотделом и Соломин принялся звонить на службу.

— Удерёт, сволочь, ещё до конца заседания!

— Своим ребятам команду дам, они его постерегут.

— Обижаешь, — хмыкнул тот. — Это ж все наши отставники. Тяжелы они бегать за таким хмырём.

— Серое вещество сохранили, — внушительно постучал по собственной голове завотделом. — Вот их преимущество!

— Тогда как же ты с их серым веществом явного аферюгу проморгал? — вмешался Ковшов.

— Знаешь, Данила, — Шундучков почесал затылок, — этот Фугасов действительно уже несколько дней отирается в приёмной Ивана. Ты думаешь, я его не засёк? Глаз с него не спускаю. Прорывается с ахрененной просьбой к Первому. Дурак, не дурак? Просит помочь получить кредит в банке на свой фонд. Такие баксы заломил!

— Ну и что? — навострил уши Соломин, придвинувшись и бросив трубку.

— Да ничего. Не принимает его Иван.

— Так гони его в шею!

— Как же гнать… Первый форму блюдёт. Команду дал финансовому богу бумаги Фугасова проверить: обоснование, гарантии, прогноз, другие фигли-мигли… Ну, вы знаете, а я не силён в арифметике.

— Аферист он, — поморщился Соломин. — И бумаги липовые. Мои проверку завершают, сидеть ему с червонец. А если пламя разжечь поярче, искры пиджаки многим солидным чиновникам подпалят.

— Да чую я! Что ты мне мораль читаешь, Вадим? — стушевался Шундучков. — Сам было сунулся к Первому, а меня тормознул тут один… Влиятельное лицо.

— Ваш финансовый бог?

— Если бы! Выше бери. Московский покровитель.

— Ну наши руки тоже не коротки! — взорвался Соломин. — Надо будет — дотянемся и до столицы.

Однако завотделом уже помрачнел, ему явно не хотелось откровенничать с обоими. Проверив, плотно ли прикрыта дверь кабинета, он невнятно спросил у Ковшова:

— Сегодня закроешь Фугасова?

— Представит убедительные материалы коллега, — кивнул Данила на Соломина, — будем думать.

— Представлю, не сомневайся, — сжал губы подполковник.

— Вот, видишь? — Данила попытался понять, что тревожит Шундучкова, и не находил ясности в его бегающих глазах. — А ты радуйся, Геннадий, прекратит аферист маячить в приёмной и отрывать твоего шефа от важных государственных начинаний.

Неоареопаг[3]

Новое, вероятно, готовилось к концу, а пока тривиально приоткрылся занавес и с такой же тривиальной трибуны Первый, открывший заседание, обстоятельно представил залу членов бюро, приглашённых гостей и ветеранов. Далее он пожелал всем творческой работы, объявил, что впервые, учитывая пожелания трудящихся, заседание состоится открытым и без заранее заготовленных штампов, по обсуждаемым вопросам может, не записываясь, выступить каждый. Электорат заметно оживился, а Ковшов даже принялся настраивать свой портативный магнитофон, смутив рядом сидящего Шундучкова, тут же накинувшего свою лапу на аппарат:

— Спрячь!

— Ты чего испугался, открытое же заседание? Вдруг что дельное прозвучит.

— Спрячь от греха подальше! — просопел тот, отводя глаза.

— Не понял, — попытался возразить Данила и сымпровизировал: — Иван по примеру Бориса обожает голос народа пуще волейбола и свердловского мёда.

— Кончай бузить!

Сказанное было принято к сведению, и всё заладилось до поры до времени.

Первый опрокинул в аудиторию несколько модных тезисов о том, что сначала надо на́чать, потом ускорить и, наконец, перестраивать, и, завершая, объявил:

— Поговорим запросто на тему о том, как мы живём…

Станиславский одобрил бы паузу, выдержанную далее, и Первый многозначительно завершил:

— И что надо делать, чтобы жить лучше.

Первые ряды, занимаемые секретарями «первичек», хозяйственниками и ветеранами партии, бодро захлопали, но в задних рядах кто-то из предпринимателей лихо засвистел, прячась за спину соседа, однако тут же, заглушая всех, грянул бравурный марш, и лишь он смолк, не давая опомниться, Первый, не думая покидать трибуны, совершенно случайно, как он выразился, вспомнил, что утром он и члены бюро прогулялись по берегу красавицы Волги, заглянув