Мысли Лайлы опять вернулись к завтрашней трансгрессии. Она вздохнула и отхлебнула ещё совсем маленький глоток необычайно вкусного вина. Волшебница очень боялась грядущего эксперимента вообще, но даже более того её пугали возможные последствия. С экспериментом теперь рушился весь установившийся и такой привычный порядок. Она больше не ученица, а самостоятельная волшебница, и, как только что выяснилось, теперь уже полноправная владелица замка и титула. Однако зачем ей они, если её любимый может погибнуть или исчезнуть навсегда? Лайле было не по себе от этой мысли. Она пыталась себя уговорить, что и мастер и она лично сделали всё возможное и невозможное для успеха, она лично пересчитала заново все до единого тензоры астральных направлений, и всё же… смутная тревога никак не покидала.

Взгляд Лайлы остановился на очень старой толстенной книге, лежащей на столике. Книга была переплетена в кожу, а её страницы были слегка желтоватые, из толстой, но очень гладкой бумаги. От неё веяло мудростью веков. На обложке с невоспроизводимым искусством был изображён седовласый старик с короткой и аккуратной бородкой, с какой–то странной диадемой на голове и большой причудливой брошью на шее. Вид он имел совсем отрешённый. Архимаг Маркус Великий — главный теоретик магии на Кердане. Когда–то в незапамятные времена он доказал, что скорость света есть максимально возможная скорость во Вселенной, и что шансов достичь, даже самой ближайшей звезды, нет. Причём ни магическим, ни физическим способами. Из этого следовал печальный факт, что человечество навсегда заперто на единственной обжитой планете. Однако, Маркус же доказал и множественность Вселенных, которые разлетаются друг от друга со скоростями бóльшими скорости света, а следовательно, никогда не встретятся. Причём, каждая такая Вселенная обладает своими собственными законами. А ещё всё тот же Маркус предположил, что, несмотря на то, что перенос материальных тел в другую Вселенную невозможен, то на перемещение духовной субстанции такого запрета нет, по крайней мере, теоретически нет.

Примерно в те же века и возникла знаменитая теория трансгрессии о переселении душ. Над её практическим воплощением билось не одно поколение магов и только Витольду, похоже, удалось подобраться вплотную к разгадке природы трансгрессии. Кроме ряда теоретических трудностей в доработке теории, существовал пласт чисто практических проблем в осуществлении путешествий между мирами: трансгрессия, по расчетам магов–теоретиков, требовала очень много энергии и помимо обыденной проблемы её добычи возникал и вопрос, как и где её хранить. Такая прорва маны должна была испепелить чародея, попытайся он скопить столько энергии перед ритуалом. Витольд эту задачу решил, разработав собственную, совершенно уникальную руну Тайо, способную на короткое время впитать в себя колоссальное количество энергии.

С другой стороны, сама по себе трансгрессия была источником немалой энергии и сразу после переселения в иной Мир, по их расчётам, на мастера должна была обрушиться дополнительная волна маны. Мастер продумал и на этот случай свой вариант решения.

«Завтра всё решиться, хотя какое там завтра! Уже через несколько часов будет рассвет…», — думала Лайла, — «Да и вообще, ещё как посмотреть на то, что решиться — если всё пойдёт успешно, как предполагает мастер, то она, Лайла, этот результат выяснится ещё не скоро, если вообще она его узнает…»

Именно на рассвете Витольд задумал перенести свою душу в соседнюю Вселенную. Этот Мир по их совместным расчётам должен оказаться очень близким Миру Керданы по своим свойствам. Основную работу по проведению ритуала, естественно взял на себя архимаг, оставив Лайле задачу проследить за телом мастера, пока его душа будет жить в другом Мире. Последняя задача была сама по себе на первый взгляд не представляла особых сложностей.

Лайла вполне могла поддерживать тело в нетленном состоянии до тех пор, пока сама была жива… хм… вот тут–то есть, конечно, и загвоздки… нельзя сказать, чтобы другие архимаги пылали любовью к маэстро Витольду, да и графство было лакомым кусочком для соседей. Впрочем, сам Витольд, похоже, не слишком опасался, он рассчитывал, что на первое время никто ни о чём не узнает. Здесь надежда была на то, что Витольд нечасто и очень неохотно с кем–либо контактировал, годами у него не было ни единого посетителя. В идеале ещё лет десять после его исчезновения никому и в голову не придёт, что архимага больше нет, а потом? А дальше Лайле доставался замок заговоренный и заклятый Витольдом, с колдовской суперзащитой самого высокого уровня. Что уж говорить, даже не магически её обитель была более чем неприступной.

«Брр…», — Лайлу передёрнуло от мысли, что, возможно, придётся остаток жизни, а она у волшебницы её уровня может быть очень длинная, никак не меньше триста — четыреста лет, провести одной, не считая прислуги, практически запертой в замке, который она будет опасаться покидать даже на мгновение. Да уж, перспектива не из радостных. Лайла отпила вина, и стараясь отбросить наплывающие нехорошие мысли, направилась в сторону лаборатории. Рассвет уже близился.

Витольд широко раскрытыми и полными ужаса глазами смотрел на исчадие ада. По–другому десятилетний мальчик никак не мог воспринять жуткого магистра. Да–да, именно магистра, ибо кто ещё кроме мастера магии может вот так просто прийти в деревню, явиться в твой родной дом, посмотреть на тебя и потом прищёлкнуть пальцами в небрежном жесте. На его толстом, одутловатом лице магистра отчётливо разглядывалась смесь отвращения и брезгливости, когда он осматривался в доме Витольда. А ещё, мальчик не мог не заметить, что на его на чёрном, подбитом тёмно–синим бархатом плаще красовались жирные пятна, да и вообще весь вид пришельца был до крайности неопрятен. Впрочем, в первую очередь вовсе не об опрятности мага думал маленький Витольд. От магического щелчка пальцами, столь небрежно сделанного чародеем, мороз пробирал по коже, несмотря на летнюю жару, а на душе стало в мгновение и вовсе не по себе.

Парализованный от ужаса мальчик попытался закричать, но у него не получилось. Он больше ничего не мог: не в состоянии даже пошевелиться или отвернуться, ему оставалось только смотреть. А если выразиться точнее, то он почему–то должен был наблюдать то, что произошло секундой позже этого щелчка. Мать в это время пыталась успокоить маленькую сестрёнку Витольда — Люси, которая вопила совершенно дурным голосом после того, как влезла рукой в горшок с кипящим супом. Её вопль прекратился сразу со щелчком жуткого мага, и мгновенье только носилась в мозгу Витольда мысль: «а как я вообще мог услышать негромкий щелчок в таком вопле?», а потом стало не до неё. С ужасом наблюдал мальчик, как с тупым звуком скатилась голова ребёнка на пол, сама скатилась. Мать осела на пол, и глаза её остекленели, отец как–то неестественно выгнулся на лавке и тоже осел, каким–то образом съёжился даже.

В тот же миг на улице установилась абсолютная тишина. Магистр оглянулся и аккуратно начертал какой–то огненный знак в воздухе посохом. В ответ на его действия раздался глухой рокот, на гране восприятия — кажется, что его даже неслышно, но пробирает до глубины души, и всё вокруг осело, посыпалась штукатурка. Добротный дом, построенный ещё прадедом Витольда, зашатался и рассыпался в прах. Пыль как–то неестественно быстро осела, а Витольд остался стоять с незнакомцем, — на них не упало ни единой крошки. Родной деревни больше не существовало, — ни одного дома теперь не было! Остались стоять ровные холмики, причём даже не пепла, а просто пыли на месте домов и сараев.