Все-таки зима в этом году ему показалась никчемно длинной, и то, что он просыпался ни свет ни заря, лежал без сна и глядел в темные окна, стало уязвлять его.

Однажды холодным и дождливым днем он обнаружил себя сидящим с номерком в руке перед дверью амбулатории — убедил врача дать направление на анализы, пожаловавшись на неважное самочувствие. Рядом с ним присела дама с битком набитой сумкой на колесиках и ветхим зонтиком, который все время падал. Пожилая дама в непромокаемой косынке. В какой-то момент дама сняла косынку, и в движении, которым она поправила волосы, был явлен след очарования, действие которого прервалось много лет назад. Зонтик между тем все падал, то туда, то сюда.

— Могу я чем-нибудь помочь? — спросил Джаспер Гвин.

Дама взглянула на него и сказала, что амбулаториям надо бы заиметь подставки для зонтиков, специально для дождливых дней. Кто-нибудь, добавила она, мог бы их убирать, когда выходит солнце.

— Исключительно здравое суждение, — сказал Джаспер Гвин.

— Еще бы не здравое, — сказала дама.

Потом взяла зонтик, закрытый, и положила на пол. Он походил на стрелу или границу чего-нибудь. Вокруг постепенно натекла лужа.

— Вы — Джаспер Гвин или просто на него похожи? — спросила дама.

Спрашивая, она рылась в сумке, искала там что-то маленькое. Продолжая шарить внутри, подняла взгляд, дабы удостовериться, слышал ли он вопрос.

Джаспер Гвин не ожидал подвоха, поэтому признался: да, он — Джаспер Гвин.

— Отлично, — сказала дама так, будто он правильно ответил на вопрос в викторине. Потом сказала, что в последние годы не читала ничего прекраснее сцены на молу в «Сестрах».

— Спасибо, — сказал Джаспер Гвин.

— И горящая школа, в начале другой книги, длинной; горящая школа — просто великолепно.

Она вновь подняла взгляд на Джаспера Гвина и уточнила:

— Я была учительницей.

Потом выудила из сумки пару круглых лимонных карамелек и одну протянула Джасперу Гвину.

— Спасибо, я правда не хочу, — сказал он.

— Вот еще новости! — сказала она.

Он улыбнулся и взял карамельку.

— Если конфеты просыпались в сумку, это не значит, что надо от них нос воротить, — сказала она.

— Конечно нет.

— Но я заметила, что люди обычно так и делают.

Именно, подумал Джаспер Гвин: люди не доверяют карамельке, найденной на дне сумки.

— Думаю, по той же причине люди всегда сторонятся подкидышей, — сказал он.

Дама в изумлении повернулась к нему.

— И чураются последнего вагона в метро, — добавил он, преисполненный странного ощущения счастья.

Будто бы в детстве они учились в одной школе и теперь вылущивали из памяти клички одноклассников, протаскивая их через огромные расстояния. Между ними установился, словно по волшебству, краткий миг тишины. Потом они принялись болтать, и когда медсестра вышла и вызвала мистера Гвина, Джаспер Гвин сказал, что в данный момент он никак не может.

— Вы пропустите очередь, — сказала медсестра.

— Неважно. Завтра приду.

— Как угодно, — сказала медсестра ледяным тоном. Потом громко позвала некоего мистера Флюера.

Даме с зонтиком это показалось в порядке вещей.

Наконец они остались одни в амбулатории, и тогда дама сказала, что, пожалуй, пора идти. Джаспер Гвин спросил, не нужно ли ей было сдать анализ или что-нибудь в этом роде. Нет, сказала дама: тут тепло, поэтому она сюда и заходит, к тому же это место расположено ровно посередине между ее домом и супермаркетом. Еще ей нравится смотреть на лица людей, которым нужно сдавать анализ крови натощак. Кажется, будто у них что-то украли, сказала она. Именно, убежденно кивнул Джаспер Гвин.

Он проводил ее до дома, держа над ее головой раскрытый зонтик, — сумку на колесиках она ни в какую не отдавала, — и по дороге они продолжали разговаривать, пока дама не спросила, что он сейчас пишет, а он ответил:

— Ничего.

Дама какое-то время шла молча, потом сказала:

— Жаль.

Она это сказала с таким искренним огорчением, что Джаспера Гвина это даже и опечалило.

— Исчерпали все идеи? — спросила дама.

— Нет, не то.

— Что тогда?

— Мне бы хотелось заняться другим ремеслом.

— Каким?

Джаспер Гвин запнулся.

— Думаю, мне бы понравилась работа переписчика.

Дама чуть призадумалась. Потом ускорила шаг.

— Да, это можно понять, — сказала она.

— В самом деле?

— Да. Переписчик — прекрасное ремесло.

— Вот и я так думаю.

— Чистая работа, — сказала она.

Они распрощались у ступенек, которые вели к ее дому, и ни одному не пришло в голову обменяться телефонами или назначить следующую встречу. Только в какой-то момент она сказала, как грустно сознавать, что больше не доведется прочесть его книгу. Добавила, что не всем дано проникать в головы людей, как это умеет делать он, и жалко было бы держать такой талант в запертом гараже, полируя раз в год, будто антикварный автомобиль. Так и сказала: антикварный автомобиль. Потом вроде бы завершила свою речь, но на самом деле приберегла кое-что напоследок.

— Переписчик что-то переписывает, не так ли? — спросила она.

— Весьма вероятно.

— Именно. Только, пожалуйста, не нотариальные акты и не номера.

— Постараюсь этого избежать.

— Вдруг вам встретится работа типа — переписывать людей…

— Да.

— Как они устроены…

— Да.

— Вам это подойдет.

— Да.

Где-то через год-полтора после статьи в «Гардиан» Джаспер Гвин начал время от времени страдать недугом, который сам определил как внезапное исчезновение. Он видел себя извне — как сам рассказывал, — но утрачивал способность к точному восприятию чего бы то ни было, кроме самого себя. Иногда это впечатляло. Однажды пришлось забраться в телефонную кабинку, где с неимоверным усилием удалось набрать номер Тома. Джаспер Гвин сказал ему, невнятно бормоча, что не знает, где находится.

— Не психуй, сейчас пошлю Ребекку, она тебя заберет. Ты где?