Эти контрабандисты – наследники давней традиции. В течение Первой мировой войны их предшественники переправляли по этому же маршруту контрабандные лекарства, а также тайную корреспонденцию, написанную примитивными секретными чернилами. По иронии истории, сегодняшние магнаты мелкой пивной контрабанды родом из бывших коммунистических стран, в которых частная торговля была запрещена. Потом все резко переменилось, и это отчасти объясняет, почему в последнее время люди в России охладели к Ленину. Да, его превратили в куклу, его мозг подвергся тщательным исследованиям, но по-настоящему его никто не любит; сердце удалено из его забальзамированного трупа. Чернее всего память о нем в тех краях, где советскую власть насаждали силой. В одном из таких регионов, в Западной Украине, Ленина настолько ненавидят, что во время протестов 2014 года были разом снесены десятки памятников Ленину и возникло новое слово – ленинопад.

Одна моя попутчица оказалась родом из Софии. Мы разговорились. Вспоминая времена коммунистов в Болгарии, она сокрушенно прищелкивала языком. Ее достаточно удивлял уже тот факт, что я ничего не везла на продажу. Расскажи я ей про свой интерес к Ленину, она сочла бы меня сумасшедшей. Система, символом которой стал этот мертвец, ассоциируется в таких странах, как Болгария, с коррупцией, нуждой, ложью, злоупотреблениями власти и вызывает отвращение, которое способно отбить охоту интересоваться этой системой даже как мертвой окаменелостью. Но я знала, что когда-то эта окаменелость была живой, и, как все охотники за окаменелостями, мечтала оказаться в прошлом, в том мире, в котором они все еще дышали.

Шесть дней назад, когда я выезжала из Цюриха, там была весна – в Торнио мела ледяная метель. Простой кирпичный вокзал, еще один реликт времен Первой мировой, одиноко стоит на берегу реки, а на другом берегу, не совсем напротив (рисковать, как обычно, никто не хотел), виден более изящный вокзал Хапаранды. Оба бездействуют, движения поездов между ними нет уже много лет. Чтобы попасть к вокзалу из самой Хапаранды, нужно проехать мимо местной тюрьмы. Финский берег менее мрачный и выглядит симпатичнее, по крайней мере в наше время. На здании вокзала есть табличка в память о знаменитой поездке Ленина – единственная встретившаяся мне в Хапаранде-Торнио. Вроде бы советское правительство заставило финнов установить ее там. В 1960-х годах, когда отмечалось 50-летие пролетарской диктатуры, советские дипломаты настоятельно требовали от европейцев установить такие металлические доски повсюду, где бывал Ленин.

Со временем такие напоминания перестаешь замечать. Двумя днями раньше я попыталась найти подобную табличку в отеле “Савой” в Мальмё. Ленин и его товарищи остановились здесь, чтобы пообедать после долгого переезда на пароме из Германии, и сохранили воспоминания о великолепном зале ресторана и превосходном обслуживании.

Девушка-администратор на стойке регистрации была озадачена: “Ленин? Может быть, Джон Леннон?” Выяснилось, что табличка таки имелась на противоположной стене лобби – в числе других табличек с именами других почетных гостей, – но одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять причину затруднения девушки (которая, как ни удивительно, сама оказалась родом из России): медь ленинской таблички, по сравнению с другими, тщательно отполированными, так потемнела, что совершенно потерялась рядом с именами звезд совсем иного калибра – Джуди Гарленд, Брижит Бардо, группы АББА и писателя Хеннинга Манкеля.

По крайней мере один человек в Стокгольме знал, кто такой Ленин. Я провела в городе всего один день (как и Ленин в свое время), и многие удивлялись, куда я так спешу. “Вы гонитесь за Лениным? – воскликнул владелец одного магазина. – Но вы в курсе, что опоздали примерно на сто лет?” Мы оба рассмеялись, но на самом деле он попал в точку: я хотела не просто пересказать старую историю и заполнить лакуны новыми архивными данными. Мне хотелось большего. Я села в поезд, чтобы заново проделать путешествие столетней давности – и написать о нем сегодня, когда мир вокруг нас совершенно изменился.

Холодная война обеднила наше воображение и упростила наши представления о мире. Расположив всё и вся по ту или иную сторону от линии, разделявшей два полюса – за или против, право или лево, она лишила историю красок. Большинство из нас обратились к книжкам о Романовых и милых великих княжнах в белых платьях. Но когда я думала о Европе 1917 года и пыталась представить себе Ленина в ней, то я то и дело замечала аналогии с нашим временем. Ленинское наследие часто рассматривается как нечто абстрактное, как формальный перечень текстов и речей. Все эти собрания сочинений давят своим весом и не дают распознать те живые черты, которые в свете более поздних событий мировой истории оказываются наиболее значимыми. Список этих событий длинен и включает глобальное перераспределение сил, шпионаж и грязные игры, фанатизм и сложное многообразие революций.

Старые книги рассказывают о прибытии Ленина в Петроград каждая языком своего времени. В 1940 году Эдмунд Вильсон использовал этот сюжет как повод для размышлений о том, как вообще следует писать о социализме, и в течение десятилетий создавал свою классическую повесть о крушении надежд6. В 1950-е годы Алан Мурхед (при частичной финансовой поддержке журнала Life) в поисках ответа на вопрос, правда ли Ленин воспользовался немецким золотом, предложил более сдержанный взгляд на эти события7. Тем же сюжетом, но в более драматических тонах в 1970-е годы занимался Майкл Пирсон8. Его работа надежна в том, что касается немецких поездов и английских сплетен, однако слаба и полна умолчаний в отношении политики. Если вас в те годы интересовала именно политическая сторона дела, то вам следовало читать социалиста Марселя Липмана, для которого история Ленина (как и в целом его сочинения) была “одним из самых ярких факелов, способных высветить определенные феномены современной политики”9. Такая точка зрения выглядит сегодня устаревшей, и почти никто не обращается за объяснением современности к Ленину. Тем не менее революции по-прежнему происходят и их вожди по-прежнему проповедуют внемлющим толпам ярость и насилие.

Универсум Маркса и Ленина когда-то был и моим собственным. Когда я в первый раз приехала в Россию, это был еще Советский Союз, города были серыми, ночное освещение – бедным, а хороший кофе вообще отсутствовал. Я совершила паломничество в Мавзолей Ленина и подивилась выражению искреннего почитания на лицах некоторых посетителей. Потом Москва превратилась в “северный Дубай”, в котором я жила среди строительной пыли и обломков прошлого. Окруженная благожелательностью русских людей, я изучала потери и нужду советских лет, как если бы речь шла о моей собственной семье. Слушая воспоминания об арестах и лагерях или посещая места массовых захоронений сталинского времени, я становилась свидетелем трагедий, которые принесло своим гражданам коммунистическое государство. Я не относилась к тем, кто всё в Советском Союзе считал злом, ложью или заблуждением, но я видела, что воздействие советского строя на жизнь было катастрофическим. Мне было понятно, почему повсюду в Европе, Северной Америке и в других богатых странах люди так радовались, когда советскому государству пришел конец. Своего рода праздник был и в самой России. Мы все вместе плакали от счастья, когда пала Берлинская стена, но все же ликование внешнего мира по поводу падения коммунизма в России оставило у многих русских привкус горечи.