— А до дождя успеем?

— Слушай, Тань, это даже хорошо, что не успеем. Гром подкатывался, как далекий камнепад. — Смотри, гроза ведь!

Потоки дождя хлынули как-то вдруг сразу…

— Ура-a-a!

Девчонки сняли босоножки и с визгом побежали по улице. Из телефонной будки выглянул спрятавшийся там маленький мужичок:

— Эй, девчонки! Айда ко мне! Спасайся сюда, а то ить шарахнет! — пьяный язык его слушался плохо.

— Не-а, нас не шарахнет! Нам и так хорошо!

— Вот простудитесь и захвораете… — проикал он. — Я когда молодым был, тоже был красивый, высокий…

— Дядечка, ты хорошо сохранился!

Они уже были далеко от этой телефонной будки. — Слушай, Эльмирк, а какими мы будем старухами?

Эля согнулась и на широко расставленных ногах, переваливаясь, захромала по лужам:

— Вот такими. Свернет нас эта жизнь баранкой, в раковину улитки и голова между ногами…

— Фу, ты! Не надо…

Она выпрямилась. А дождь уже кончился. И солнце, и радуга в небе, как забытье — такое красочное и радостное после грозного ливня…

— Тань, я чувствую, что в моей жизни что-то должно случиться. Такое, очень значительное. Оно перевернет все, все.

— Конечно, случится. В театральный поступишь.

— А вдруг я умру?

Мокрое платье облепило Элино тело, с волос текла вода, а в ресницах сверкали на солнце дождевые капли.

— Все мы когда-нибудь умрем, чего тут особенного? Удивила тоже.

— Просто я боюсь смерти.

Эля встряхнула волосами, неожиданно подпрыгнула и со смехом прошлась галопом по лужам. И уже повеселела и озарилась глазами:

— Была гроза и прошла, прошла!

— Прошла!

Неловко подпрыгнула подружка, и они забежали в свой двор.

…Вечер кричал мне тишиной.

Что-то печально пел.

Вечер застыл темной водой

В сквере, где я сидел.

Вечер щенком глупым скулил,

Жалким бездомным псом.

Вечер со мной день хоронил.

Спрятавшись за углом…

Ю. Шевчук

— Эльмирка!

Отчаянно машет рукой Таня в толпе вываливающихся из школы ребят. Эля остановилась к сунула нос в шарф, намотанный на шею.

— Знаешь, — задохнулась та, — кто в нашем классе учился?

— Кто?

— Тот самый Юра!

— Какой Юра? Ой, отдышись сначала, а то помрешь, как рыба на берегу.

— Фу ты! Че ты без реакции? Забыла, что ль? Да Юра Шевчук! Песни-то его пел в совхозе Мишка.

— А! Действительно, здорово. Когда ж это было?

— Не то девять, не то десять лет назад…

— Ого! Давненько… Смотри, смотри! Снежинки полетели!

Девчонки забрались на барьер какой-то ограды, стали махать руками и кричать:

— Снег! Смотрите! Смотрите все! Первый снег!

— Эльмирк, вон тот милиционер на нас как-то подозрительно засмотрелся. Бежим отсюда!

Они спрыгнули с барьера и пошли прочь, разгребая ногами кучи осенних, уже мертвых листьев.

— На какой же парте он сидел? И что он тогда пел? Господи, стихами, что ли, думаю? — Эля остановилась и подняла лицо. На нем таяли, обжигая холодком, снежинки. — Все прекрасно: и что снег пошел, и что Юра Шевчук в нашем классе учился, к что завтра я еду во Дворец «Синтезспирта» на репетицию в «Дизайн-Шоу», где буду танцевать, танцевать…

И Эля, схватив Таньку в охапку, закружилась с ней, напевая какой-то мотив. — Ну, в общем-то и вправду, все отлично! — поддакнула подружка. — Руководитель группы так удивился, что я до этого нигде не танцевала и никогда этому не училась. Меня уже в танец вводят. Вот так!

— За это свой рост благодари! Не будь у тебя такого роста — тебя бы в танец-то не поставили. Ты ж, Эльмирка, всех там младше, пигалица — одно слово!

— Пигалица, не пигалица, а сольную роль уже доверяют на полном серьезе. Ну, пока! Звони.

И Эля исчезла в черном проеме своего подъезда.

Дома дремала тишина. Все куда-то подевались. Брат еще в институте.

Бабушка, небось, где-то по очередям. А мама?.. Мама, как всегда, на работе.

Эля бросила в угол прихожей свой портфель и стала медленно разматывать с шеи длинный шарф.

«Мишка, а Мишка? Почему ты с ней теперь? И почему ты тогда поехал в этот свой спортивный лагерь? Лагерь-разлучник. Лагерь-наручник. Она же намного старше тебя, дурачок. Я тоже хочу быть старше тебя, слышишь? И она, что же, красивая? Красивая, да? А я какая?»

Она подошла к зеркалу, чувственно раздула ноздри, запрокинула назад голову и томно прикрыла глаза. Потом вдруг широко раскрыла их, вытаращила, что есть мочи, и показала себе язык. Эта гримаса, казалось, вполне удовлетворила ее.

На кухне Эля засунула в рот кусок хлеба, развела руки и встала в позицию:

«Так… Раз, два. три… Oл-ля! Господи, как мне хорошо, когда я танцую. Я могу разучивать все эти па до бесконечности и не устать совсем. Как же передать то, что я чувствую?»

В эластик черный облачась.

Она влетает во дворец.

Врывается в зал хохочущим вихрем,

В четком ритме звуков.

Она смеется и плачет танцем,

Поет и кричит, чтобы все услышали,

Чтобы увидели весь этот сгусток энергии.

Песни,

смеха

и танца!

Израненный танцем пол,