области физики и своё очевидное соответствие званию члена-корреспондента Академии наук. Но сегодня, убедившись в том, что его вклад в советскую науку, его знания и талант учёного власти не нужны, и, получив скорый и категорический отказ на просьбу об эмиграции, он понял, что нужно искать другой путь. Теперь его теория должна стать ключом в свободный мир, который находится за железным занавесом, воздвигнутым тоталитарным режимом его прежде любимой страны. Если ему не удастся передать этот материал для публикации в каком-либо научном журнале на Западе, то его следует хранить в тайном месте до отъезда. Он навёл справки среди учёных-отказников и ему посоветовали встретиться с аккредитованным в Советском Союзе американским журналистом. Встреча состоялась на квартире одного из коллег и ему объяснили, что передать можно будет только микрофильм. Он с большим трудом достал фотоаппарат, снимающий на микроплёнку, принёс его на работу и принялся за дело. Вначале ему потребовалось соорудить штатив, в котором устанавливался аппарат, потом он подобрал для полученного расстояния выдержку и диафрагму, и добился хорошего качества снимков, проектируя плёнку на экран с помощью фильмоскопа. Он сделал два экземпляра плёнки, оставив себе одну, и в назначенное время передал её журналисту. Через дипломатическую почту посольства США она оказалась в руках профессора физики Принстонского университета. Тот сразу понял, что речь идёт о прорыве в актуальной области науки и теория доктора Гинзбурга была опубликована в авторитетном журнале. Научная общественность Америки обратилась через посольство в Москве к Академии наук СССР с просьбой выпустить господина Гинзбурга на конференцию с докладом о его выдающейся работе.

Не прошло и недели, как в квартиру Вениамина Ароновича нагрянула группа людей, поведение и выправка которых не вызывала сомнений в их принадлежности к известной организации. Квартиру перевернули вверх дном, но ничего, кроме учебника языка иврит и потёртой, прошедшей множество рук книги ТАНАХ, не нашли. А искали они, как он сразу сообразил, оригинал теории, уже наделавшей шума на Западе, который успел передать приятелю, спрятавшему тетради в подвале загородной дачи. Поэтому обыск в котельной тоже не дал никакого результата. Его вызвали на беседу в известное всей стране здание на площади Дзержинского и лестью и обещаниями восстановить его на работе в институте и присвоить звание члена-корреспондента предложили отозвать заявление об эмиграции.

Вениамин Аронович понял, что причиной возникшего вокруг него переполоха стала публикация его научной теории, и ответил отказом, так как не мог поступить иначе, и его на время оставили в покое. Он и его семья к этому времени уже успела вкусить немало подлостей и унижений. Он стал другим человеком, вдохнул воздух свободы, познакомился с единомышленниками, начал вникать в проблемы иудаизма и соблюдать заповеди и его намерения репатриироваться в Израиль стали незыблемым стимулом, питающим его упорство и убеждённость. Не раз его видели выходящим их хоральной синагоги на улице Архипова, ставшей в те годы местом встречи отказников и учеников подпольных иешив. Посетители синагоги знали, что она находится под пристальным наблюдением КГБ, но желание жить нормальной еврейской жизнью было сильней их страхов и опасений. Вениамин Аронович стал носить кипу, которую сразу же заметили соседи. Это раздражало их, они принялись судить и рядить, обвиняя его, а заодно и всех евреев, в предательстве и измене Родине. Дети слышали разговоры родителей, перенимали их недовольство и ненависть, и невольно становились участниками травли. Когда он появлялся во дворе, его преследовала ватага мальчишек, кричавшая в след оскорбительные слова. Доставалось и его детям, Семёну и Лине, но они гордо проходили мимо беснующейся детворы, понимая, что это лишь отголоски антиеврейских настроений, царивших в доме.

Друзья были в растерянности, не понимая смысл и причины происходящего.

4

В субботу вечером Наум Маркович Абрамов, отец Саньки, сидел в кресле возле полуоткрытого окна, предаваясь отдыху после напряжённой недели. Свет торшера падал на лежащий на его коленях свежий номер журнала «Новый мир». Инна Сергеевна, мама Саньки, возилась на кухне, готовя традиционный салат из помидоров, огурцов и зелёного лука со сметаной. В духовке газовой плиты пеклась картошка в мундире, и густой запах овощей смешивался с терпкими запахами осени, проникающими сюда из открытой форточки.

— Наум, позови-ка Саньку, — услышал он голос жены, — скоро будем ужинать.

— Сейчас посмотрю, где он, — откликнулся Наум.

Он поднялся с кресла и выглянул в окно. С высоты третьего этажа двор хорошо просматривался и он сразу же заметил сына в окружении друзей.

— Санька, поднимайся, мама зовёт, — негромко сказал Наум, но сын его услышал и поднял голову.

— Хорошо, папа.

Он стремглав поднялся по лестнице, по обыкновению не воспользовавшись лифтом, и открыл входную дверь.

— Ну, что слышно, Саня, — спросил отец, заметив непривычное выражение растерянности на его лице.

— Папа, а кто такие «жиды»?

— Это евреи. Мы тоже евреи. «Жид» говорят, когда хотят оскорбить, — объяснил Наум Маркович. — А что случилось?

— Мальчишки обзывают мужчину в чёрной шапочке и его детей. Они живут в пятом подъезде, — ответил Саня.

— Этот человек, я слышал, учёный-физик. Несколько лет назад вся семья подала заявление на выезд из страны, но им отказали.

— А почему они хотят уехать? — не унимался Санька.

— Это сложный вопрос. Каждый человек решает сам, где ему лучше.

Но чтобы покинуть страну, в которой он родился и прожил большую часть жизни, нужны серьёзные причины. Я не знаю, почему они хотят эмигрировать, — сказал Наум Маркович, тщательно подбирая слова.

— А почему мы никуда не собираемся? — спросил Саня.

— А нам что, здесь плохо живётся? Мы голодаем? У нас нет крыши над головой? — задумчиво проговорил отец. — Саня, я тебя прошу их не обижать. И друзьям своим скажи. Это неприлично. Евреи должны поддерживать и защищать друг друга. — Он замолчал, а потом добавил, — я, пожалуй, поговорю с родителями Ромки и Илюши.

Инна Сергеевна с некоторым волнением прислушивалась к разговору мужа с сыном. Она понимала, что еврейский вопрос рано или поздно возникнет, но происшедшее всё же стало для неё неожиданностью. Муж, подумала она, ясно и просто всё объяснил, и пора завершить беседу. Ребёнку-то всего десять лет.

— Мальчишки, картошка остывает. Пошли ужинать, — сказала она и, поправив ситцевый халат, направилась в кухню.

Ели молча, наслаждаясь вкусом свежих овощей и печёных клубней со сливочным маслом и селёдкой, приправленной кружками репчатого лука. Потом пили чай с вафлями, и каждый думал про себя, что в их жизни произошло что-то очень важное, и они стали другими людьми. И об этом не нужно больше говорить.

Дед Наума Эммануил родился в Витебске в конце девятнадцатого века, в те годы,