такими же прекрасными волосами, как у матери – мамины волосы окружали ее миловидное лицо мягким сияющим нимбом и падали на плечи грациозными волнами, когда она причесывалась перед сном. Почему у меня волосы светлые и прямые? Почему я не унаследовала ее длинные ноги и идеальную фигуру? Почему родилась с папиным еврейским носом, а не с маминым греческим? Почему мне достались его оттопыренные уши? Будь я больше похожа на маму, молодые люди подходили бы ко мне в новом ресторане в лесу, куда мы ходили по субботам, и приглашали бы танцевать. Мне так надоело смотреть, как они выстраиваются в очередь, чтобы потанцевать с сестрой, пока родители кружатся на танцполе, а я ерзаю на стуле. Чаще всего я уходила и спускалась на берег Йизеры, а когда наступало время идти домой, отец обнаруживал меня на дереве или в речке, где я стояла по колено в воде, промочив нарядную юбку, и тщетно пыталась поймать руками форель. Хотя что уж лукавить, рыбалка нравилась мне куда больше танцев.

Когда Марте разрешили ездить с нами в ресторан, счастью моему не было предела. Марта была моей одноклассницей и лучшей подругой; она часто бывала у нас в гостях, а мама называла ее моей тенью. Ее отец работал городским сапожником, и вся семья жила в одной большой комнате над сапожной мастерской. Приходя к ним в гости, я всегда поражалась огромной кровати, занимающей почти всю комнату, где они спали втроем. Мама Марты была крупной женщиной с широкой улыбкой и умела готовить не хуже королевских поваров. Одно из самых чудесных воспоминаний моего детства – вкус ее нежных, как перышко, кнедликов с абрикосами и сливами. Моя мама тоже хорошо готовила, ее блюда до сих пор мне снятся, но с фруктовыми кнедликами мамы Марты ничто не сравнится.

Чаще всего мы играли на улице, но когда оставались дома, бегали по нашей большой квартире. Несколько часов в день моя мама работала в конторе, и за нами никто не присматривал, только старая служанка, но ей легко было заморочить голову. В квартире была одна комната, куда нам запрещали заходить, и, естественно, мы пытались проникнуть туда при любой возможности. У этой большой красивой комнаты был отдельный вход с улицы, окна во всю стену и балкон с видом на главную улицу. Вдоль остальных трех стен тянулись прелестные резные шкафчики, где хранилась папина внушительная библиотека, мамин драгоценный фарфор и хрусталь. За овальным столом могли поместиться двенадцать человек, он предназначался для деловых обедов и праздников.

Однажды отец сказал, что обеденный гарнитур был изготовлен вручную для французского графа – он планировал вручить его своей невесте на свадьбу, но незадолго до бракосочетания она погибла. Я часто думала о графе и его несчастной невесте, он представлялся мне романтическим героем.

Мы с Мартой любили заходить в комнату на цыпочках, скользить по полированному паркету, гладить дорогие безделушки, которые нам строго-настрого запрещали трогать руками, и бренчать на рояле, стоявшем в дальнем углу, хотя играть не умела ни та, ни другая.

Марта была католичкой. Иудаистов среди моих друзей не было, разве что соседский сын Йирка. Если подумать, в нашем городе было не так уж много иудаистов, да и вообще в то время никто не придавал значения религиозным различиям. Наша семья религиозностью не отличалась, в синагогу мы ходили редко. Я с радостью посещала уроки изучения Библии (Тору в школе не изучали, было слишком мало желающих). Лично я считала, что Бог один, а куда ходить – в церковь ли, в часовню или синагогу – дело десятое.

В то время мне казалось куда более важным ощущать себя чешкой, чем еврейкой. Я любила свою страну и гордилась, что родилась в Чехословакии.

С тех самых пор, как у меня, ребенка, возникли хоть какие-то зачатки понимания действительности, меня учили никогда не принимать свободу как должное. Свобода была привилегией, которой мой народ был лишен триста лет. Независимая Демократическая Республика Чехословакия была основана лишь в 1918 году после распада Австро-Венгрии и всего за десять лет до моего рождения.

Я, дитя первого поколения новой республики, появилась на свет, когда моя страна еще бурлила от радости и ликования, а к свободе относились как к редкому ценному дару. Дома и в школе нас учили гордиться принадлежностью к чешской нации, любить родину и язык, который долго считался вторичным по сравнению с немецким, ценить чешских писателей, мыслителей, художников и музыкантов, в чьих трудах воплотилась любовь к родине, борьба народа, стремление к свободе и гордость за то, что мы ее наконец отвоевали. Послушайте «Мою родину» Бедржиха Сметаны – там все это есть.

Мне повезло с учительницей начальных классов, которая преподавала у нас потом все эти годы. Она была учителем от Бога: терпеливая, как святая, она выявляла в нас лучшие качества и заражала патриотизмом и энтузиазмом. Мы заслушивались ее рассказами: в ее устах наша культура, наследие и история сплетались в одну длинную увлекательную сказку, и, как все сказки, она заканчивалась хорошо. Она также не уставала твердить, что нам выпала задача писать следующие главы этой истории, ведь будущее нашего демократического государства зависит от нас.

Центральное расположение Чехословакии делало ее стратегически важной: о нашей стране часто говорили как об «островке спокойствия и порядка» в сердце Европы. Спокойствие и порядок поддерживал глава государства, татичек (папа) Масарик, основатель и первый президент республики. Сын простого кучера, он сделал карьеру знаменитого профессора университета и видного политического деятеля. Во время Первой мировой войны и до нее он боролся против угнетения и занимался чехословацким вопросом, находясь в Великобритании, Франции и Америке. Преданный и бескомпромиссный борец за правду и свободу, он завоевал уважение и лояльность своего народа. Его лозунг «Правда одержит верх» висел в нашем классе рядом с его портретом. Мы очень любили татичка Масарика, каждую неделю ставили у его портрета свежие цветы и никогда не забывали упомянуть его в наших молитвах. Он был почти легендой и, гордо возвышаясь на лошади, казался нам вылитым рыцарем в сияющих доспехах из сказки. Его смерть в сентябре 1937 года оплакивала вся страна.

К тому времени тучи уже сгущались на политическом горизонте. Я была слишком мала, и слова «нацизм», «вторжение», «антисемитизм» и «Гитлер» меня не пугали, но я беспокоилась при виде тревожных лиц родителей и понимала, что к нашему дому медленно подкрадываются тени.

К началу 1938 года тени заволокли собой все вокруг и за грозовыми тучами не стало видно солнца: начался марш гитлеровских войск по Европе. Но даже после оккупации Австрии отец не терял уверенности и оптимизма. Великобритания, Франция и Советский Союз были нашими союзниками, а Чехословакия являлась оплотом