полной растерянности и унынии. Мне было очень тревожно. «Может, они расхотели меня брать, что, если они передумали? – в растущей панике думала я. – Что со мной будет?»

Прошло несколько часов – или мне так показалось – и наконец ко мне подошел заведующий.

– Твоя английская семья сможет приехать только в понедельник, – сказал он, деликатно не обращая внимания на слезы, которые мне едва удавалось сдерживать. – Я отведу тебя к хорошим людям, которые занимаются организацией перевозки детей в Англию. Выходные пробудешь у них.

Мы сели в лимузин с шофером, и нас отвезли к красивому дому с видом на парк. Думаю, это был дом епископа – одного из попечителей детских поездов. Дверь открыл дворецкий и передал меня горничной с каменным лицом и в накрахмаленном платье; та отвела меня в неприветливую строгую спальню на третьем этаже. Дверь за горничной закрылась, и я осталась одна. Я оглядела огромную кровать и плотные гобелены и прислушалась к гнетущей тишине. Хотелось плакать. Тут дверь открылась и вошла девушка лет восемнадцати. Она улыбнулась мне и проговорила:

– Здравствуй, девочка. Хочешь чего-нибудь? – Она говорила по-чешски!

Я так обрадовалась родному языку, что мне захотелось броситься к ней и обнять, но я устояла и принялась ее расспрашивать. От нее я узнала, что этот дом принадлежит очень известному человеку, у которого две дочери-близняшки. Марию – так звали девушку – наняли им в компаньонки. Она болтала без умолку, пока я умывалась и приводила себя в порядок перед встречей с близнецами. Я заметила, что ее чешский хромает, и с детской прямотой спросила:

– Ты почему так плохо говоришь по-чешски?

– Пробудешь здесь год, как я, без всякой практики, и вообще забудешь язык, – ответила она.

Я ужаснулась этой мысли. Неужели я вернусь к родителям и смогу говорить лишь на ломаном чешском или вовсе его забуду? Ну уж нет! Я поклялась, что со мной такого никогда не случится. Я ни за что не забуду свой язык, буду помнить каждое слово!

Потом выяснилось, что Мария бежала из Судетской области, она училась в немецкой школе и чешский толком не знала. Но ее предостережение сослужило мне хорошую службу: я приняла его близко к сердцу и твердо решила никогда не забывать родной язык.

Когда я привела себя в порядок, Мария отвела меня в гостиную на чаепитие с близняшками, она представила нас друг другу и ушла. Я думала, что близняшки маленькие, как я, но, к моему изумлению, те оказались двумя высокими худыми молодыми женщинами. Встретив меня теплыми улыбками, они велели мне сесть и налили чай в мою чашку. Я никогда не участвовала в английском чаепитии и, вспомнив жуткий вкус жидкого чая, которым нас потчевали на корабле, поспешно указала на молочник.

– Ах, ты хочешь молока, – воскликнула одна из девушек и просияла, радуясь, что поняла меня без слов. Она налила мне целый стакан холодного свежего молока.

К тому времени я страшно проголодалась, ведь я не притронулась к завтраку и ничего не ела со вчерашнего дня. Я взяла ломтик черного хлеба, тонкий, как облатка, и щедро намазала его маслом и лимонным курдом, который приняла за мед. Какой же шок я испытала, впервые его попробовав! Я всегда была привередой в еде и сладкоежкой, и, несмотря на голод, сочетание странного пористого хлеба, солоноватого масла и кислого курда показалось мне незнакомым и почти несъедобным. Дождавшись, пока хозяйки отвернутся, я выплюнула хлеб в салфетку, чтобы потом спустить в унитаз. Заметив, что они на меня смотрят, я улыбнулась и притворилась, что жую, чтобы они не решили, будто я неблагодарная. В животе урчало, и я с тоской подумала о рюкзаке с едой, который мама собрала мне в дорогу. Сильнее всего хотелось чешского хлеба. Мама дала мне с собой полбуханки, и я не могла дождаться, когда же можно будет ее съесть. «Отрежу себе самый толстый кусок и намажу маминым вареньем», – мечтала я и, когда вошла Мария, попросила ее принести мой рюкзак.

– Он на кухне, – сказала она. – Пойдем, отведу тебя туда.

В подвальной кухне кухарка в высоком белом колпаке радушно мне улыбнулась и крепко пожала руку. Но – о ужас! – мой рюкзак оказался пуст! Должно быть, начальник поезда по прибытии в Англию заявил: «Теперь мы в Англии и будем есть английскую еду! А все чешские продукты выбросьте!» И служанки безропотно опустошили не только его сумку, но и мой рюкзак.

Я так расстроилась, что почти не слышала объяснений Марии. К горькому разочарованию примешивалось негодование. С детства меня учили, что чешский хлеб священен, его нужно беречь и ни в коем случае нельзя выбрасывать. «Как он мог?» – причитала я, всхлипывая и совсем забыв, что собиралась выбросить английский хлеб.

В ту первую ночь я сидела у окна своей аскетичной спальни и смотрела на небо. От тоски по дому щемило грудь. Мне страшно не хватало всего привычного, моей светлой уютной комнаты, запаха папиного ароматного табака, звука его дразнящего голоса, мамы и всего, что было с ней связано. «Маминка, сидишь ли ты сейчас тоже у окна, думаешь ли обо мне?» – прошептала я звездам и, достав блокнот и ручку, написала свое первое письмо домой.

В понедельник меня отвезли в контору и проводили в пустую комнату, где я села дожидаться свою английскую приемную мать. Вскоре дверь открылась, и на пороге появилась маленькая женщина ненамного выше меня. Ее шляпка покосилась, а макинтош был застегнут не на все пуговицы. Ясные глаза встревоженно смотрели на меня сквозь стекла очков, а на розовощеком добродушном лице сияла теплая широкая улыбка. Она подбежала ко мне, плача и смеясь, крепко обняла и затараторила на незнакомом языке. Я была немного ошарашена и сильно смущена, меня переполняли чувства, но в целом я была рада, что моей приемной мамой оказалась такая добрая и веселая женщина.

Сейчас, когда я пишу эти слова, этой веселой женщине уже девяносто два года. Она стала еще ниже ростом, не выше метра пятидесяти, но ее сердце осталось таким же необъятным. На днях я спросила ее, какой ей запомнилась наша первая встреча.

– Меня отвели в дом в Блумсбери, – ответила она, – и проводили в большую пустую комнату. Там совсем не было мебели, даже стула. В середине комнаты лежал рюкзачок и курточка, а рядом стояла одинокая маленькая девочка. На нее было жалко смотреть. Я обняла ее и сказала: «Мы будем тебя любить».

Она не соврала. Мне очень повезло с моей английской семьей.

Вскоре мы сели на поезд до Ливерпуля. Я узнала, что маленькую женщину зовут миссис Рэйнфорд и она надеялась, что я стану называть ее «матушкой Рэйнфорд». У нее