Снова скашиваю взгляд на свое тело. Оно худощавое, но явно молодое. И однозначно не мое. Свои-то пальцы я всегда узнаю.

Меж тем в палате появляются медбрат и врач. Молодые, довольные.

А мне не до улыбок. Я вообще не понимаю, что происходит!

Они переговариваются. Врач подходит ко мне, улыбается, и ведь вполне искренне. Щупает пульс, светит фонариком в глаза.

Сижу как замороженная. Слежу за происходящим, пытаюсь совладать с истерящим сознанием.

Ведь 2006 — это значит, что мои мальчики живы… Миша, Паша… Бог мой.

Слезы сами собой начинают течь. Как же страшно потерять эту робкую надежду. Может, это вообще другой мир и их здесь нет?

— Аннушка, ну что такое? Что за сырость? Все хорошо. Вы практически здоровы. Реакции отличные. Бог миловал. Ну-ну. Ирина, капни валерьяночки. Следователя отправляй на завтра. Нечего мне тут Анну Владимировну нервировать. Да, Аннушка? Выпей капельки. Давай, давай, девочка. Сейчас отпустит. Все устаканится.

Перевожу взгляд на врача. О чем он вообще? Ох, ты ж черт… Бомж-насильник. Я же его в полет отправила! Неужели мне дали второй шанс, а я его в тюрьме проведу? Бросаю взгляд на окна: решеток нет. Обычная больница. Спросить его? Да он вряд ли в курсе.

— Не надо, — такой голос непривычно высокий, аж сама пугаюсь. Чуть тише добавляю: — Я хочу со следователем сейчас поговорить. Не помню практически ничего. Хочу знать…

Врач внимательно на меня смотрит и после недолгой паузы кивает.

— Ирина, скажи этому товарищу, вечером пусть приходит. Сеня, Анну Владимировну в пятую палату. Супчик пусть принесут и сладкий чай.

Суета продолжается. Меня перекладывают на каталку и везут на лифте. Коридоры пустые и чистые. Ни одного больного. Для меня это настолько дико. Легкие больничные запахи. Из палат доносятся тихие разговоры и смех. Действительно параллельная реальность.

В палате меня устраивают на ближней к двери койке. Три остальных расправлены, лежат личные вещи, но никого нет.

Медбрат понимает по своему мой растерянный взгляд и поясняет:

— На обеде, — и уходит.

Валерьянка, похоже, подействовала. Такое отупение накатило. Я в новом теле. Мне дан второй шанс. Даже если посадят, ну, максимум лет пять дадут: первое преступление, да и по амнистии, может, удастся выйти.

Память, словно замерзший, зарытый в сугроб дворовый пес, медленно выбирается, оттряхивая с шерсти налипший снег. Трясет лапами. Но, чтобы отогреться и прийти в себя, ему нужно время.

Заторможенный мозг пытается вспомнить что-то о тюрьме 2006 года. Пфф… да курорт по-любому. Сон, еда, прогулки, здоровые собеседники… Становится смешно, что в голову лезут картинки детского сада, но никак не тюрьмы.

Поток мыслей прерывают ввалившиеся из коридора смеющиеся женщины в халатах. Они несут в руках кружки, накрытые булочками. Вместе с ними в палату вплывает запах дома. Такой далекий и забытый.

Сижу, смотрю на них и по щекам катятся слезы.

Улыбка на лице первой вошедшей меняется на обеспокоенное выражение, она подходит ко мне, ставит кружку на тумбочку и начинает причитать:

— Ну что ты, милая? Все хорошо. Хочешь компотик мой? Бледненькая какая. Тебя с операции привезли? Можно тебе пить?

Она так заботливо лопочет.

А у меня с души отваливаются куски льда. Эта женщина такая нормальная: не очень умелый макияж, крашеные в рыжий цвет волосы, халат этот в подсолнухах, солнце, бьющее в окна за ее спиной.

И никаких лысых, облученных больных, никаких сирен, никакого запаха смерти.

Неужели пройдет двадцать лет, и она умрет, как и все, здесь присутствующие? Как такая мирная, размеренная жизнь могла превратиться в гребаный конец света?

Мотаю головой. Стараюсь гнать эти страшные мысли. Нельзя так думать. Впереди целых двадцать лет! Целая жизнь. Я справлюсь. Волчица сказала, я смогу все исправить. Значит, так и будет!

Пытаюсь натянуть улыбку. Кажется, я разучилась это делать, ведь тетка смотрит на меня с подозрением, и, видимо, уже сама не рада, что приблизилась.

Беру стакан у второй, пью компот. Вкусовые рецепторы просто взрываются! Давно забытый вкус божественен. Компот из настоящих сухофруктов! Желудок жалобно урчит. Вдруг понимаю, что жутко голодная!

Тетка, сидящая на моей кровати, качает головой. Становится стыдно, опускаю глаза, возвращая стакан.

В палату входит медсестра Ирина с подносом:

— Что за столпотворение? У нашей Анны сотряс, ей положен покой. Давайте, девчат, тише. Не теребите ее. Пусть очухается.

Она подкатывает тумбочку поближе ко мне, придвигает дымящуюся тарелку супа. Нервно сглатываю и с неимоверным усилием сдерживаю себя, чтобы не накинуться на еду. Голод просто лютый.

Оскаливаюсь своей фирменной улыбкой каннибала и благодарю за заботу.

Нас в больнице кормили, конечно, но в большинстве своем это были пустые овощные супы и каши на воде. Диета там специфическая, да и не до жиру было в последний год с перебоями поставок.

Эта же уха мне кажется божественной. Каждая ложка супа обволакивает рот, вкусовые рецепторы взрываются миллионами оттенков вкуса. А ведь в том, 2006, я уху терпеть не могла, а компот из сухофруктов тем более. Даже запах. Вот же идиотка.

Не ценим мы, что имеем! Да и потерявши, вместо того, чтобы признаться себе уже, зацикливаемся на своей потере и страданиях, начинаем обесценивать в принципе все хорошее, что нас окружает. Человек — самая неблагодарная скотина. Всегда ему все не так.

Тарелка опустела, и мне стоит реальных усилий не начать вылизывать посуду, а голод ведь не унялся, от слова совсем.

За дополнительную тарелку больничного супа я сейчас готова будущее всего человечества продать. Мда… лажанула где-то Волчица. Не того она спасателя выбрала. Маленькими глотками цежу компот, стараясь растянуть на подольше.

Женщины начинают укладываться на тихий час. Постепенно пищевой алкоголь делает свое дело, и ослабленный организм поддается сну.

* * *

Будит меня медсестра:

— Аня, там следователь пришел, ты мне скажи телефон родных, а то у тебя даже халата нет. Надели тебе ночнушку операционную. У нее разрез сзади да две завязки. Ты же не сможешь так ходить.

В ответ могу лишь глазами хлопать и судорожно соображать:

— У меня никого нет.

Медсестра долгую минуту смотрит на меня, поджимая губы, и выходит из палаты.

Скоро она возвращается с чьими-то резиновыми тапочками и байковым халатом изумрудно-бордовой вырвиглазной расцветки.